Забытый зонт

Зеленый свет колыхался со шторой, на мгновения отодвигая тьму глубже в комнату, отвоевывая миллиметры пыльного пола. И — назад. Крошечные приливы и отливы. А далеко за прозрачной зеленой тканью, далеко от этого дома и планеты в холодном космосе висела луна, — расстояния сгрызали ее до тощего серпа в оконном перекрестье.

Марк смотрел в стекло, Марку не спалось.

Он встал рывком, и холодный пол лизнул ступни. Не хотелось ни спать, ни есть, ни пить, ни работать. Марк застыл на сквозняке, покрывшем кожу мурашками — подходящее дополнение к тошнотворной бессоннице.

Вспыхнул желтый свет лампы, и по комнате темными плевками расползлись тени. «Это тоже можно написать, — подумал Марк скорее механически. — И жирные, маслянистые тени от свечи».

Он думал, что кнопка выключателя подействует как магический пасс, который отменит тревогу. Но вместе со светом зажглись глаза, смотревшие на Марка с полотен.

Картины и наброски. Те, которыми он был доволен и которые уже много раз порывался отнести к урнам во дворе. Незаконченные — и те, к которым уже нечего было прибавить.

Откашлявшись, Марк распахнул окно еще шире — всего на пару сантиметров от створки до откоса. Достал закрытую бутылку из-под кровати и залез с ногами на стол, где уже лежал штопор.

Нашарив рядом сигареты, Марк закурил. Выкручивая пробку из вина, он смотрел прямо перед собой — на холст в грязно-зеленых и серых тонах. На нем застыли фигуры, которые едва можно было разглядеть в полутьме, — но Марк помнил каждую деталь. Первый экземпляр «Вороньего бильярда» он продал за неплохую сумму, а второй написал для себя.

На переднем плане картины, растопырив ноги, встала мужская фигура в деловом костюме и шляпе. Такая себе обратная композиция: его написали грубее всего остального, просто наблюдатель, который застыл в ожидании, и даже на складки его одежды Марк потратил лишь пару линий.

На бильярдном столе, который раскрывался от бедра мужчины, творилось самое интересное. Одна из ворон замерла на бортике, склонив голову и приоткрыв клюв; глаз, обращенный за пределы холста, сощурился. Но смотрел он явно не туда — а на белый шар, который сейчас врезался в гущу разбитого треугольника. Начало игры. Зритель должен был дорисовать траекторию по дуге — от клюва до брошенного битка.

Другая ворона стояла на самой зеленой ткани стола, распахнув крылья и подняв одну лапу: видимо, пара быстро отлетевших шаров едва ее не задели. Марк выписал чуть ли не каждое перо обеих птиц, с дотошностью орнитолога изобразил их тельца в движении, постарался, чтобы даже глаза, сливающиеся с черным оперением головы, были выразительны — помогли блики. Тщательно, до пылинок, художник выписал и стол.

Второй джентльмен в шляпе стоял с противоположной стороны стола, рядом с вороной, сделавшей бросок. На лице скупыми чертами рисовалось неясное выражение, сложенное из удивления и досады.

Задний фон заполонили схематичные фигуры, с воронами на шляпах и без, будущие игроки и обычные зрители. И только один человек казался здесь лишним. Похожий скорее на тень, он миниатюрной чертой застыл у двери в зал. Проем уже поглотил его правую ногу, рука легла на ручку зонта, свесившегося с плеча, но он смотрел прямо на зрителя — темным лицом без черт.

Уголек обжег пальцы. От неожиданности Марк бросил окурок прямо на пол — там сморщенными личинками уже лежал десяток таких же. Сделал глоток кисловатого, но терпкого напитка.

На первом «Вороньем бильярде» темного силуэта не было. Марк придумал его уже для своего экземпляра, хотя персонаж казался лишним. Ненужный довесок: смотрите, мол, все не так просто, тут не только игра образов, но и загадка, решение которой известно лишь художнику… Тьфу. Автору просто стало скучно копировать самого себя.

А писать новое он не мог, уже два года до этой репродукции. Жил кое-как, на доходы с выставок, на редкие подработки оформителем. Наверное, для «надежды нового русского сюрреализма» — как будто был старый — не слишком шикарно.

Он уже курил вторую, и линия рыжего огня сожрала половину сигареты.

Каждую ночь он думал об одном и том же. Жизнь кончилась.

Краски, которые раньше плескались внутри, иссякли. Остались только желудочный сок, желчь, мокрота, слюна и моча. Красок не было. Не было даже графита: он исчертил три скетчбука, пока не понял, что пишет белым по белому. Всё, что выходило из него, было бессмысленным.

Почему он не может начать жизнь заново? Марк попытался жить с женщиной несколько месяцев назад, с куратором выставок из музея, но не выдержал и пары недель. Не то чтобы он всерьез хотел семьи, но завидовал счастливым парочкам с детьми, которых встречал в парке по вечерам.

Он попробовал устроиться дизайнером в офис, но нанимать тридцативосьмилетнего стажера не решилась даже компания по печати визиток и буклетов.

Ища себя во всем, что только приходило на ум, пытаясь успокоиться, Марк стал шить жутковатые на вид игрушки и продавать, — последние лежали сейчас на подоконнике, белый и черный человечки, набитые обрезками ткани. У каждого было по одному глазу — большая и маленькая пуговицы.

Делая все более долгие глотки, Марк поднял с пола один из скетчбуков и открыл. На все страницы — один и тот же рисунок, темная фигура с зонтиком. Кое-где он пытался нарисовать черты лица: они пробивались белыми чернилами сквозь спирали, которыми была начерчена голова.

И все было не так. Не так.

Хруст — Марк расправил тетрадь и порвал ее несколькими резкими движениями. Листы вывалились из рук на пол, но один он успел поймать.

Пришлось встать, отставив бутылку подальше к стене, и искать в коробке ручку. «Верните мне прошлое», — написал он рваным почерком, большими буквами, во весь лист. Сложил плохо слушающимися руками в самолетик и отправил в окно, не глядя. Оставалось большими глотками допить бутылку, глуша острую боль в груди, и рухнуть в постель, надеясь на то, что тошнота не опередит сон.

* * *

Марк не запоминал сновидений. Но если бы он оживил это в памяти, проснувшись утром, все выглядело бы так.

Картина, написанная серым и зеленым. Темный силуэт, подрагивающий в углу холста, готовый вот-вот сорваться с места, которое ему назначила кисть. Один шаг назад, другой. Дверь захлопывается, выскальзывая из тонкого прута руки. Черный человек входит в зал спиной вперед.

Он набирает скорость и пробирается мимо — нет, сквозь — людей, сгрудившихся у бильярдного стола. Он разрезает их, как воздух, и ступает из картины прямо на пол в комнате Марка, к обрывкам газет, испачканным краской, к кружкам в кофейных разводах, к россыпи хлебной картечи. Его шаги — как гребки весла, толкающего время и пространство. Он идет задом наперед, но кажется, что это остальной мир вывернут наизнанку.

Силуэт становится плотнее. Кажется, протяни руку — и ты коснешься его, но какой он на ощупь? Какой может быть тень, которой дали жизнь?

На каждом шагу колышется подол плаща, доходящий джентльмену до щиколоток. Взлетает зонт, висящий на плечевом ремне. Через мгновения он же ложится на стол — громадным орудием, похожим на зачехленную шпагу. Подходя к подоконнику, фигура извлекает из кармана шкатулку.

Перед ним лежат две игрушки — белый и черный человечек, с одной парой глаз на двоих. Когда фигура в плаще приближается, они начинают беспокойно ерзать, как два младенца во сне. Она поднимает свободную руку и гладит каждого по голове. Из тканевых глоток прорывается мягкий, как вышитый шелком, плач. Глаза-пуговицы вращаются вокруг орбит.

Джентльмен в плаще не медлит и вдевает нитку в иглу. Когда металл пробивает ногу белого человечка, а потом черного, их крики обрываются. Приблизив существа друг к другу, человек-тень сшивает бока, быстро и крепко. Потом рвет нитку и завязывает узел.

Молчание. Джентльмен быстро смотрит на них и убирает шкатулку. В то же время зеленая ткань занавески начинает сильнее трепыхаться на ветру. Несколько секунд где-то в глубине комнаты громче шуршат скомканные бумаги. Фигура разворачивается спиной к подоконнику, запрыгивает на него и следующим же движением — на улицу, в темноту.

«Он поймает мой бумажный самолетик, — думает Марк, видящий сон, — он прочитает».

* * *

Марк ничего не вспомнил. Первым, что он почувствовал, открывая глаза, была головная боль, вторым — стыд от того, что забыл о встрече с университетским товарищем. В полдень. Сейчас часы показывали половину двенадцатого.

Нужно было позвонить, пойти в душ и провести хотя бы несколько минут под бодрящей водой, побриться и почистить зубы. Одеться. Собственно, и всё — завтракать дома Марк не любил. За окном — солнце и легкая поволока слепого дождя: что ж, как раз кто-то из его посетителей забыл зонт на столе, можно одолжить. Почему Марк не запомнил этого? Что ж, последнюю пару лет у него было неважно с памятью.

Тяжелое тело слушалось с трудом, и он ворочал его как мешок, стащив сначала на пол, потом развернув в вертикальном положении, головой к низкому потолку. В очередное утро этот потолок показался ему крышкой гроба.

Сил не было даже на проклятия, которые Марк часто отпускал в сторону себя и своей жизни, в сторону картин, которые казались ему бессмысленными и глупыми, недостаточной ценой за прожитые годы. Он не заметил даже того, что с полотна о вороньем бильярде исчез силуэт у двери. Марк просто дотащил себя до душа и, с трудом раздевшись, погрузился в теплый поток воды.

Через полчаса головная боль утихает, и он стоит на крыльце дома, снимая чехол с зонта. Водосточные трубы по периметру двора тянутся вверх, к квадрату хмурого неба, как звериные глотки на водопое.

Шаг — купол из черной ткани раскрывается над головой. Дождь, пробарабанив несколькими каплями по зонту, начинает идти вверх.