Вещь
Я хочу использовать тебя как вещь. Взять нож — он висит у меня на шее, я заранее его заточил — и надавить на кожу под твоими ключицами. У тебя подходящая кожа: тонкая и бледная, и кровь тонкой полоской проступает на ней, начинает сочиться, сползает струйками вниз. Ты вздрагиваешь и вздыхаешь. Я знаю это дыхание, я распознаю его у любой — оно значит, что тебе нравится, ты хочешь, чтобы я продолжал.
Слизываю металлическую на вкус жидкость. Спускаюсь вниз, к соскам, прикусываю их. Новые волны дрожи — веревки перехватывают твои запястья у спинки стула, и они держат плечи, так что судорога удовольствия уходит внутрь, прорываясь наружу стоном.
Мне нравятся твои длинные волосы. Я собираю их с плеч, поднимаю руку к твоему затылку, где они теперь превращаются в поводок — и пальцы другой руки заползают к тебе в рот. Большой палец лежит на щеке, а другие насилуют тебя в запрокинутое лицо. Твои губы кажутся мягкой кожурой влажного фрукта, и я хочу, чтобы в него вошел мой член, но это желание уступает другому.
Я встаю на подушку и двигаю твои бедра к краю, к себе — замечаю, как ты оставляешь влажный след на лакированном дереве. Медленно, миллиметр за миллиметром, погружаюсь в тебя.
***
Птица с десятью глазами, ты говоришь, не дает тебе спать по ночам, подходит к кровати, вспрыгивает на постель и щекочет перьями, только не до смеха — ты не можешь шевельнуться, сдавило грудь, ты думаешь, что уже умерла. И от этого сладко.
Мы идем через гаражи. Мне кажется, что небо — это как скорлупа от яйца той птицы, проткнутая миллиардом иголок, и через отверстия на нас глядит чистый белый огонь.
Птица, говоришь, смотрит всеми десятью глазами, сверлит взглядом до зуда в костях, но даже голову не повернуть. Скребёт когтями по покрывалу, подбирается, и чем ближе, тем глубже и больнее вгрызаются свёрла.
«Слышишь?» — спрашиваешь ты, я говорю, что слушаю, а ты еще раз: «Нет, слышишь? Что это за музыка?».
У меня только скрежет башмаков по асфальту, шипение ветра в листьях и наши голоса, я разворачиваю тебя и смотрю в глаза. Пустые, серые, широко раскрытые.
«Убей меня, — говоришь ты. — Я вещь».
Останавливаю твои слова ладонью. Целую лоб от виска до виска, и ты прижимаешься плотнее, бёдра кажутся горячими даже сквозь джинсы. Я стискиваю твои ягодицы.
Всё снова тянет к себе: синие волосы и бледное ненакрашенное лицо, тощее тело с небольшой грудью и узкими бедрами, припухшие от моих укусов губы.
Мы не возвращаемся в гараж, ты просто ложишься на асфальт и открываешь жадный рот. Когда от напряжения уже болит в паху, я наваливаюсь на тебя, и твои губы мокрым кольцом смыкаются на стволе.
Я двигаюсь, а ты не останавливаешь, холодные пальцы вцепились в меня, я вхожу всё глубже — ты только сильнее выпускаешь когти.
Ты не отталкиваешь даже тогда, когда я в тебя изливаюсь. В твоем горле булькает, ты стонешь и крепче прижимаешь к себе.
Сердце замирает в зените броска вверх, к сладости, разлившейся под закрытыми веками, и я понимаю. Что это я — десятиглазая птица на твоей постели, что это я вонзаю тебе в самые кости бурящие свёрла.
Я подступаюсь ближе и вижу, что ты стала вещью.
Слизываю металлическую на вкус жидкость. Спускаюсь вниз, к соскам, прикусываю их. Новые волны дрожи — веревки перехватывают твои запястья у спинки стула, и они держат плечи, так что судорога удовольствия уходит внутрь, прорываясь наружу стоном.
Мне нравятся твои длинные волосы. Я собираю их с плеч, поднимаю руку к твоему затылку, где они теперь превращаются в поводок — и пальцы другой руки заползают к тебе в рот. Большой палец лежит на щеке, а другие насилуют тебя в запрокинутое лицо. Твои губы кажутся мягкой кожурой влажного фрукта, и я хочу, чтобы в него вошел мой член, но это желание уступает другому.
Я встаю на подушку и двигаю твои бедра к краю, к себе — замечаю, как ты оставляешь влажный след на лакированном дереве. Медленно, миллиметр за миллиметром, погружаюсь в тебя.
***
Птица с десятью глазами, ты говоришь, не дает тебе спать по ночам, подходит к кровати, вспрыгивает на постель и щекочет перьями, только не до смеха — ты не можешь шевельнуться, сдавило грудь, ты думаешь, что уже умерла. И от этого сладко.
Мы идем через гаражи. Мне кажется, что небо — это как скорлупа от яйца той птицы, проткнутая миллиардом иголок, и через отверстия на нас глядит чистый белый огонь.
Птица, говоришь, смотрит всеми десятью глазами, сверлит взглядом до зуда в костях, но даже голову не повернуть. Скребёт когтями по покрывалу, подбирается, и чем ближе, тем глубже и больнее вгрызаются свёрла.
«Слышишь?» — спрашиваешь ты, я говорю, что слушаю, а ты еще раз: «Нет, слышишь? Что это за музыка?».
У меня только скрежет башмаков по асфальту, шипение ветра в листьях и наши голоса, я разворачиваю тебя и смотрю в глаза. Пустые, серые, широко раскрытые.
«Убей меня, — говоришь ты. — Я вещь».
Останавливаю твои слова ладонью. Целую лоб от виска до виска, и ты прижимаешься плотнее, бёдра кажутся горячими даже сквозь джинсы. Я стискиваю твои ягодицы.
Всё снова тянет к себе: синие волосы и бледное ненакрашенное лицо, тощее тело с небольшой грудью и узкими бедрами, припухшие от моих укусов губы.
Мы не возвращаемся в гараж, ты просто ложишься на асфальт и открываешь жадный рот. Когда от напряжения уже болит в паху, я наваливаюсь на тебя, и твои губы мокрым кольцом смыкаются на стволе.
Я двигаюсь, а ты не останавливаешь, холодные пальцы вцепились в меня, я вхожу всё глубже — ты только сильнее выпускаешь когти.
Ты не отталкиваешь даже тогда, когда я в тебя изливаюсь. В твоем горле булькает, ты стонешь и крепче прижимаешь к себе.
Сердце замирает в зените броска вверх, к сладости, разлившейся под закрытыми веками, и я понимаю. Что это я — десятиглазая птица на твоей постели, что это я вонзаю тебе в самые кости бурящие свёрла.
Я подступаюсь ближе и вижу, что ты стала вещью.