Собачий эксперимент

«Выкопай земляного человека, — говорит пес, идущий за ней по пятам. — Выкопай, другом будет тебе».

Дарья уже замечала такое. Под конец порки, когда тело наполовину превращалось в боль, а наполовину немело, она слышала фразы — как в последние секунды перед сном. Странные фразы.

Они звучали не в ее голове, а рядом. В первый раз она даже подумала, что с ней говорит отец — но это был не его голос.

Последний всплеск боли.

— Всё. Иди к себе в комнату, сучка. Подумай над своим поведением.

Дарья услышала, как бренчит металл: значит, отец убирал ремень. Кожаная змея оборачивала его круглый живот и на время засыпала.

Девочка в который раз не смогла встать сразу, просто легла на пол и выпустила слезы наружу, в прорехи деревянного пола. Они начинали литься как только отец уходил из кухни.

«Сучка, сучка, сучка», — шепотом повторяла она сквозь слезы. Слова были такими же горячими, как щеки, как боль ниже спины.

Отец не знал, что это ее брат-идиот развинтил кран и устроил наводнение в квартире. Молчаливый тупой брат с мозгом годовалого младенца. О нем нельзя было говорить плохо.

Ночью Дарья пальцами выкопала комок сухой земли из горшка с монстерой — он будто сам вылез, когда она протянула руку. Точно пряничный человечек, только земляной. Девочка застелила ему постель из мятых газет под кроватью, а сама под одеялом продолжила читать книжку — один из сентиментальных романов, которые она припрятала себе от мамы. Отец вынес несколько коробок таких же на мусорку после ее смерти — так что пропажи нескольких книжек заметить не мог.

Через неделю Дарью выпорют за грязный пол.

* * *

Побои начались со смертью матери, закончились со смертью брата. Злость отца тогда стала тихой, заковалась в сталь каждого жеста — когда он отмерял дочке обеды и ужины, выдаваемые по расписанию, когда закрывался на защелку в своей комнате. Теперь он почти не говорил с ней. Тем более — не касался. Стекло бутылок, которыми отец гремел вечером и ночью, стало для него привычнее ремня.

Дарья научилась его презирать. От года к году он стал все меньше напоминать тирана, все больше — жалкое насекомое. И глупое, как она стала понимать к старшим классам. Ее библиотечка росла, к сентиментальным романам встали в ряд Кафка, потом Бодлер и де Сад. Последние два, правда, разочаровали: сны, которых она ждала каждую ночь, подкормленные порнографией из Интернета, казались откровеннее и жестче.

Однажды Дарья полюбила Ницше. Ей хватило одной его фразы: «Человек — это больное животное». «Да, да», — прошептала она в ответ и показала зубы всему миру. Тупому отцу, тупым учителям, тупым одноклассникам. Они были больными.

Каждый день она ходила в школу мимо гаражей и наблюдала за собачьими стаями. Животные то брели куда-то деловитой кучкой, то устраивались лежать, пока один пес впереди осматривал окрестности, — в этом была та же серьезность, с которой взрослые спешили на работу или стояли у деловых центров на перекурах. Иногда стаи гонялись друг за другом: сначала одна бежала за другой, облаивая ее на ходу, потом вторая разворачивалась и бежала за первой.

Дарье быстро наскучило. Но один пес заслужил ее уважение — тот, что встречал у частного сектора громогласным лаем. Она постоянно шла мимо калитки углового частного дома, и овчарка караулила ее с той стороны. Басовитое, ритмичное «ав» заставляло вздрагивать. Однажды она взглянула псу в глаза — тот чуть не прошиб железную калитку лбом.

Почему только он ручной? Почему домашний — с такой волей и силой? «Когда-нибудь ты загрызешь хозяев, — тихо говорила ему Дарья в ответ на лай. — Когда-нибудь обязательно».

Она стала носить ошейник шипами наружу — ей понравился этот символ. Он составил хорошую компанию ее темным коротким волосам и черной помаде, за которую ее раз в два дня отчитывал директор. «Я здоровое животное, тупые бляди, — шипела она, каждый раз открывая дверь в школу. — Гав».

Скоро она нашла и самого любимого писателя. Его звали Марсель Грано, он был малоизвестным и непризнанным гением эпохи Нерваля и Готье, и каждая его новелла, каждое стихотворение были об одном: жестком, жестоком, извращенном совокуплении животного и женщины. Как книги этого писателя оказались в школьной библиотеке — сложно сказать. Казалось, к ним раньше никто не прикасался.

Дарья начала боготворить даже фамилию «Грано», потому что слышала там русское «грань»: она любила грани, любила пределы и те осколки, которые уже давно царапали ее изнутри. Новеллы Грано продолжались для девочки по ночам, во сне: она стояла на жестком полу, на корточках, и чувствовала, как ее распирает изнутри толстый горячий член, а ягодиц касается жесткая шерсть. Иногда зверь наклонялся, чтобы вонзить когти рядом с ее грудью. Она представляла себе собачью морду вместо лица — и только один раз увидела ее, грязную, испачканную землей.

Девочка читала и перечитывала Грано дома, читала и на уроках, сидя на задней парте. Один раз к ней обернулся Паша — самый умный мальчик класса, его она презирала меньше остальных. Иногда она даже думала, что Паша может ей понравиться — и представляла его лицо вместо звериной морды, правда, любимой ее фантазией это не стало.

— Ты чего? — сказал он, вчитавшись в книгу, которую Дарья демонстративно не убрала. — Порнушку читаешь?

Его веснушчатое лицо вдруг покраснело, и Дарья скривилась. Она плюнула в него — мальчик в панике отвернулся и начал тереть щеки.

Так Дарья поняла, что мальчики — слабаки.

* * *

В конце выпускного класса Дарья нашла себе настоящих друзей — трех панков, с которыми познакомилась на рок-концерте. Они были по-настоящему дикими: пили коньяк, доставали где-то траву, хвастались, что трахают школьниц. Сами они учились в «технаре».

Дружба закончилась, когда они ее напоили и лишили девственности, пока она едва могла говорить. На даче у одного из панков.

Тогда Дарья поняла, что мальчики делятся на слабаков и мудаков.

* * *

Через три года они с отцом стали жить на его пенсию и на повышенную стипендию Дарьи (и шиковали, когда ей назначали оксфордскую): казалось, отец и выходил из дома только за пенсией, все остальное ему приносила дочь. Даже водку. Регулярное спиртное и телевизор разморили его, превратили в слезливое подобие — даже не того, кем он был раньше, а человека вообще.

Вопреки всему, Дарья подобрела. Хоть она и училась на филфаке, она завела себе много подруг с психологического — а те завалили ее литературой по саморазвитию и женской мудрости. Те, что поумнее, совали ей нейропсихологию и психоанализ, — она вежливо брала, но не открывала. Она искала то, что поможет ей выжить.

Старые правила не работали: она не хотела презирать девушек и ненавидеть юношей, она хотела, чтобы ее любили. Хотя бы за ум: она стала молодым ученым еще с первого курса и метила в аспирантуру. А на втором даже научилась краситься и разнообразила черный гардероб цветными платьями.

Литература у нее вышла за пределы Грано: она стала зачитываться всем, начиная с Гомера и заканчивая Пинчоном. Пошла в немецкую группу вместо привычного ей английского, чтобы прочитать Гете в оригинале.

Она даже не заметила, как это произошло: ей вдруг понравилась жизнь. И даже когда ее пригласил на свидание один мальчик с физического, она восхитилась его вежливостью и умом — ни разу на периферии ума не мелькнуло слово «слабак»… Нет, только однажды, на третьем и уже весеннем свидании — когда заметила на его носу рыжие крапины. Как у одноклассника Паши.

Даже в эротических мечтах и в снах к ней стали приходить люди. Правда, у них всегда были грязные лица — будто землистого цвета.

* * *

Дарье было уже двадцать пять. Дарья крушила стекло и била керамику.

Она достала все кружки, все блюдца и бокалы и сладко, в боевом азарте, запускала их в стену. Разноцветным месивом они оседали у плинтуса, летели осколками обратно, превращали пол в полотно мозаики, только начатую мастером.

Дима, тот самый физик, ушел от нее после нескольких месяцев брака.

— Слабак! — кричала Дарья, кидая в стену новую тарелку.

— Мудацкая тряпка! — вопила она, разбивая новую.

Кроме него, у нее уже никого не оставалось. Только подруги, которых она тихо презирала. Даже отец умер год назад.

Через пару часов она пойдет в постель и попробует поласкать себя перед сном, чтобы успокоить — ничего не получится.

* * *

Дарье уже за тридцать. После курса таблеток она научилась справляться с болью, потом научилась работать, потом — хорошо зарабатывать.

Она признала: такой умный и дикий мужчина, которого она воображала себе несколько лет назад, которого она хотела воспитать из бывшего мужа, не существует. Она уважала нескольких своих любовников, но через обычную пелену презрения. Они даже не замечали, как легко поддавались на ее капризы.

Бесцветность, которая пришла с таблетками, стала наконец крошиться — пробиваться теми осколками, памятными с детства, теми острыми, теми сладкими осколками.

Зверь с песьим лицом снова начал приходить по ночам и ставить ее на коленки. Правда, теперь они иногда менялись ролями: заваливались на кровать, и он превращался в человека с землистым лицом, которому она расцарапывала спину — не просто до царапин, а до кровавых потеков. После того, как он опустошал ее, она слизывала кровь.

Эти фантазии были такими сочными, такими яркими — не в пример лучше прогорклой жизни, в которой любовники дурно пахли и быстро кончали — что Дарья удалилась с сайтов знакомств и завела себе единственного мужчину. Двадцать сантиметров в длину, на аккумуляторе. Он был просто механической кнопкой, включавшей другую реальность: более плотную, более ощутимую, в которой пахло потом, сладкой болью и кровью.

На влажных простынях ей крепко спалось. И так она провела целую неделю — среди механических кукол днем, в пиджаках и с маркетинговыми стратегиями, которые ей нужно было воплощать — и в горячих, крепких объятиях ночью.

Только на седьмой день она выпила с коллегами в баре так крепко, что уснула сразу по приходу домой — и Пес пришел к ней во сне.

Он излился горячей черной спермой, которая выжгла ей губы, и приказал посмотреть на него.

Собака, стоящая на ногах. С лицом земляного человека. Она впервые вспомнила тот эпизод из детства — человечка из земли, которого она выкопала и уложила под кроватью.

— Слушай меня. Ты должна…

Дарья просто кивала и не могла говорить.

* * *

Она еще ходила иногда по той дороге. Мимо овчарки, которая лаяла на нее с другой стороны калитки. Только тот пес уже одряхлел и помер, а новый — сладкоголосый преемник — едва подвывал ей вслед, по-старчески слабо, скорее по привычке.

Дарья выбрала этот маршрут с сомнением, не понимая, зачем ей верить персонажу своих фантазий. Но — кому она могла бы вообще доверять?

«Ебанутая», — шептала она себе, приближаясь к углу.

У кирпичной стены, всего в нескольких шагах от забора, на сырой земле лежал пес. Дарья замерла, а ее сердце зашлось в груди нервными перестуками. Пес не дышал. Она помедлила, бросила в него галькой из-под туфли — камешек застрял в шерсти.

Дарья вздохнула. Она пройдет мимо, только если не…

Оглядываясь по сторонам, она нащупала замок на калитке. Дужка отпружинила в сторону и зазвенела на бетонной дорожке.

«Это эксперимент. Просто эксперимент. Посмотрим, что будет». У Дарьи задрожали руки, но она медленно, с нарочитым спокойствием и пытаясь не создавать шума, пробралась внутрь. Если все верно, хозяева не вернутся до вечера — а сейчас нужно было отнести труп на задний двор, где не будет лишних глаз. Взяла ли она нож? Она нащупала его в сумочке.

Когда отволокла пса, пришлось позвонить на работу: приболела, не будет весь день, завтра обязательно сообщит утром, да.

Предстоял тяжелый труд.

* * *

Дарья израсходовала целую пачку бумажных платков, чтобы вытереться. Добычу, поскрипев зубами, упаковала в полиэтиленовый пакет и положила в сумочку.

Полчаса варить. Час сушить в духовке. Измельчить и положить в герметичный мешочек, который нужно носить на груди. Собачий талисман — способ вернуть счастье и вооружиться своими осколками до зубов.

Она уже мечтала, когда шла домой, как хочет устроить свою жизнь: показывать зубы коллегам так, чтобы они принимали это за улыбки, метить на кресло директора PR-отдела (кажется, этот путь лежал через десяток скандалов и всего пару постельных сцен); издать свою книгу — злую и ироничную, которая утрет нос друзьям-графоманам всех периодов ее жизни; теперь можно было плевать в лицо всему миру. Отыметь его раком.

* * *

Дарья легла спать с мешочком на груди. Он источал плотный съедобный аромат, и Дарья улыбалась. Она не ждала своего друга этой ночью.

Всего через час Дарья проснулась от боли.

Ткань приросла к коже, горячим утюжком пробуравила ее грудь так, что Дарья уже вскрикнула от боли ожога. Она дернула руками, чтобы сбросить с себя мешочек, но он прирос к ней — будто стал частью — и шнурок стал сдавливать шею.

Еще одно мгновение — и он зашел еще на несколько сантиметров глубже, а женщина, откинув руки, распласталась на спине. Ткань стала плавиться. Из ее нутра начали расти зубы и осколки.

* * *

— Ее просто выели изнутри. Осталась только оболочка… кожа, — говорил на кухне один коллега другому. Оба время от времени нервно поправляли узлы галстуков. — Это нихрена никто не объяснил. Вроде как следы собачьих зубов… списали на уличных собак… но никаких улик, следов, вообще ничего — прикинь? Это просто какая-то необъяснимая хрень.

«Собаке — собачья смерть», — сказал кто-то рядом с ними, но они никого не увидели.