Птицы
Недавно мне рассказали об одном человеке.
Он заблудился в лесу — да, в нашем лесу — и замерз. Дело было осенью, мокрый холод расползся по телу. С собой у него почти ничего не было, даром что на плечах висел целый рюкзак глупых городских вещей. Но когда он порылся, нашел там спички и блокнот. На ближайшей поляне разгреб листву, натаскал хвороста и немного дров. Выбраться, подумал он, получится еще нескоро, а колотит уже так, будто умру через несколько минут.
Вспыхнул огонь — и первые же язычки пламени, захрустевшие бумагой, согрели его. Ломота и ноющие мышцы, лед, в который превратились кости пальцев, — все забылось, будто и не было. Он улыбнулся и сел ближе, еще ближе. Костер, разгораясь все сильнее, не жег его, а только ласкал. Наконец занялась и древесина.
Тогда человек сказал слова — какие-то особые, шепнул огню как на ухо. И лес озарился белым.
Из горящих поленьев в рукава к человеку залетели три птицы. Ворон стал его новыми руками, и каждое перо прорезалось жилками от локтей до запястий. Ласточка раздвинула прутья грудной клетки и забилась там новорожденным сердцем. Сова спряталась в черепе, и глаза человека распахнулись шире.
Он смотрел вокруг и не узнавал — или нет, будто впервые смотрел на мир. Сумерки, которые уже спустились по стволам и осели чернотой на земле, вспыхнули, и все стало живым. Такой глубины каждого цвета он еще не видел. Листья зашевелились под дуновением ветра, и человек услышал голос каждого из них. Он различал даже течение соков в деревьях. И когда он наклонился, чтобы погладить траву, она сама тронула его пальцы.
«Быть счастливым — это именно так», — сказал голос в голове.
Прошла бессонная ночь, и его нашли люди, но он не хотел уходить. «Смотрите, — говорил он. — Я нашел центр мира. Если вы будете греть руки у костра и скажете правильные слова, то поймете все». И они делали так, как он велел, и их лица светились, будто у младенцев. Когда они уходили, хлопали его по плечу и жали руку, потому что слов не хватало.
Прошло три дня, пока он поддерживал огонь, и только тогда он понял, что спит на сырой земле, что его горло и легкие забиты, а желудок осел в животе тугим комом. Человек вспомнил о тех, что сейчас ищет и ждет его. И остался еще на одну ночь. Люди ходили мимо даже при свете звезд и уже ничего не спрашивали, только тянулись редкой чередой.
Утром он увидел десяток фигур у костра и принялся таскать сухие деревья к огню.
«Ты взял свое. Теперь иди и живи, а другие позаботятся о здешнем». Он так и не понял — то ли сам сказал себе это, то ли кто-то из пришедших пробормотал.
Но он ушел. На долгие годы. Родители встретили рыданиями, и он продолжил жить. Или начал — ему ведь было всего пятнадцать.
Похоже, он обрел счастье и только приумножал его, пока взрослел и мужал. А у зажженного им огня побывал только дважды.
К тем годам, что считают расцветом сил, он стал вянуть и чахнуть. Сова еще смотрела из его глазниц, но краски поблекли. Руки ослабели, сердце стало сбиваться.
Он недолго блуждал и вышел скоро к огню, где стояли трое мужчин. Ноздрей коснулся тяжелый и сладкий запах мяса. Да, они готовили еду. Человек рванулся к костру, но его плечо остановила грубая ладонь. Ты куда прешь, сказали ему из-под густых, поносного цвета усов. Ты не в себе, эй.
Он говорил что-то о центре мира, но его не слушали. Говорили, что это их место и для убедительности ткнули сальным лезвием в живот. Горячим — на нем жарили шашлык. Откуда-то хохотнула девушка. Он ушел.
Жизнь шла и дальше, но скорее катилась. Он не верил уже ничему, что делали его руки, что видели глаза и сердце. Просто дряхлел дальше и торопил время. Каждая новая морщина или седой волос радовали его.
Когда к порогу уже шло Ничто, он подумал: неужели я не смогу повернуть время вспять, если снова приду в лес? Ведь тогда-то казалось, что можно все.
На этот раз он долго блуждал, останавливался у каждого пня и путался в корнях. Глаза едва различали что-то, ноги еле шли. Все-таки он нашел то место, которое видел теперь через полуприкрытые веки. Они стали тяжелыми и рвано отмеряли кадры.
Еще различил шипение. Но что происходит — понял спустя минуту, когда наконец всмотрелся.
Два мальчугана мочились на костер, на уже потухающие угли. Человек уставился на их бритые нежные затылки и застыл. Мгновение — и шипение прекратилось.
Он упал. Говорят, ворон в его руках расправил крылья и оставил только обрубки, ласточка пробила грудь, а сова разнесла череп. Они улетели прочь.
Рассказывают и другое. Что старик еще шатается по лесу, мятый, слепой, сумасшедший, и просит у каждого встречного огоньку. Я тоже его видел.
Кто прав? Может, тот человек и не умер. Но и по лесу теперь ходит не он.
Он заблудился в лесу — да, в нашем лесу — и замерз. Дело было осенью, мокрый холод расползся по телу. С собой у него почти ничего не было, даром что на плечах висел целый рюкзак глупых городских вещей. Но когда он порылся, нашел там спички и блокнот. На ближайшей поляне разгреб листву, натаскал хвороста и немного дров. Выбраться, подумал он, получится еще нескоро, а колотит уже так, будто умру через несколько минут.
Вспыхнул огонь — и первые же язычки пламени, захрустевшие бумагой, согрели его. Ломота и ноющие мышцы, лед, в который превратились кости пальцев, — все забылось, будто и не было. Он улыбнулся и сел ближе, еще ближе. Костер, разгораясь все сильнее, не жег его, а только ласкал. Наконец занялась и древесина.
Тогда человек сказал слова — какие-то особые, шепнул огню как на ухо. И лес озарился белым.
Из горящих поленьев в рукава к человеку залетели три птицы. Ворон стал его новыми руками, и каждое перо прорезалось жилками от локтей до запястий. Ласточка раздвинула прутья грудной клетки и забилась там новорожденным сердцем. Сова спряталась в черепе, и глаза человека распахнулись шире.
Он смотрел вокруг и не узнавал — или нет, будто впервые смотрел на мир. Сумерки, которые уже спустились по стволам и осели чернотой на земле, вспыхнули, и все стало живым. Такой глубины каждого цвета он еще не видел. Листья зашевелились под дуновением ветра, и человек услышал голос каждого из них. Он различал даже течение соков в деревьях. И когда он наклонился, чтобы погладить траву, она сама тронула его пальцы.
«Быть счастливым — это именно так», — сказал голос в голове.
Прошла бессонная ночь, и его нашли люди, но он не хотел уходить. «Смотрите, — говорил он. — Я нашел центр мира. Если вы будете греть руки у костра и скажете правильные слова, то поймете все». И они делали так, как он велел, и их лица светились, будто у младенцев. Когда они уходили, хлопали его по плечу и жали руку, потому что слов не хватало.
Прошло три дня, пока он поддерживал огонь, и только тогда он понял, что спит на сырой земле, что его горло и легкие забиты, а желудок осел в животе тугим комом. Человек вспомнил о тех, что сейчас ищет и ждет его. И остался еще на одну ночь. Люди ходили мимо даже при свете звезд и уже ничего не спрашивали, только тянулись редкой чередой.
Утром он увидел десяток фигур у костра и принялся таскать сухие деревья к огню.
«Ты взял свое. Теперь иди и живи, а другие позаботятся о здешнем». Он так и не понял — то ли сам сказал себе это, то ли кто-то из пришедших пробормотал.
Но он ушел. На долгие годы. Родители встретили рыданиями, и он продолжил жить. Или начал — ему ведь было всего пятнадцать.
Похоже, он обрел счастье и только приумножал его, пока взрослел и мужал. А у зажженного им огня побывал только дважды.
К тем годам, что считают расцветом сил, он стал вянуть и чахнуть. Сова еще смотрела из его глазниц, но краски поблекли. Руки ослабели, сердце стало сбиваться.
Он недолго блуждал и вышел скоро к огню, где стояли трое мужчин. Ноздрей коснулся тяжелый и сладкий запах мяса. Да, они готовили еду. Человек рванулся к костру, но его плечо остановила грубая ладонь. Ты куда прешь, сказали ему из-под густых, поносного цвета усов. Ты не в себе, эй.
Он говорил что-то о центре мира, но его не слушали. Говорили, что это их место и для убедительности ткнули сальным лезвием в живот. Горячим — на нем жарили шашлык. Откуда-то хохотнула девушка. Он ушел.
Жизнь шла и дальше, но скорее катилась. Он не верил уже ничему, что делали его руки, что видели глаза и сердце. Просто дряхлел дальше и торопил время. Каждая новая морщина или седой волос радовали его.
Когда к порогу уже шло Ничто, он подумал: неужели я не смогу повернуть время вспять, если снова приду в лес? Ведь тогда-то казалось, что можно все.
На этот раз он долго блуждал, останавливался у каждого пня и путался в корнях. Глаза едва различали что-то, ноги еле шли. Все-таки он нашел то место, которое видел теперь через полуприкрытые веки. Они стали тяжелыми и рвано отмеряли кадры.
Еще различил шипение. Но что происходит — понял спустя минуту, когда наконец всмотрелся.
Два мальчугана мочились на костер, на уже потухающие угли. Человек уставился на их бритые нежные затылки и застыл. Мгновение — и шипение прекратилось.
Он упал. Говорят, ворон в его руках расправил крылья и оставил только обрубки, ласточка пробила грудь, а сова разнесла череп. Они улетели прочь.
Рассказывают и другое. Что старик еще шатается по лесу, мятый, слепой, сумасшедший, и просит у каждого встречного огоньку. Я тоже его видел.
Кто прав? Может, тот человек и не умер. Но и по лесу теперь ходит не он.