Пражский гончар

Вещица для туристов. Безделушка с лицом великого.

Что же, слушай, маленький Кафка. Я придумываю тебе новое прошлое.

…Ты долго шел через темноту, пока тебя не позвали к огню — кто-то сидел у света, но лицо оставалось в тени. Холодные пальцы сдавили ребра изнутри, ветер толкнул в лопатки — ты сменил курс, а тропинка сама постелилась под ноги.

Впервые за долгое время ты слышал свое имя. Добрый, полный силы голос вложил его в твои уши, и снова, и вновь, и ты шел по его зову. Он мог струиться, как ветер, без перерывов на вдох — потому что не было легких, не было рта, только слово, этот аркан.

Но ты стал спотыкаться. С корнями деревьев из земли росла твоя память.

«Неуклюжий», — голос впервые стал резким.

Ты вспомнил о другом огне, еще более ярком, яростном — том, в котором тебя зачали. Ты вспомнил длинные морщинистые пальцы, которые мяли тебя и выдавливали лицо. Гладили по голове, когда ты родился. Вытирали пыль.

Губы, которые вдохнули тебя в тебя.

Тот, говоривший от света, не любил внебрачных отпрысков своих детей. Ему были мерзки души, слепленные из слюны, спермы и алкогольных паров. Его огонь плавил их без остатка.

А ты помнил отца — и теперь встал, увяз в мягкой почве, пока тебя хлестал чужой голос.

Пражский гончар. Он лепил странные вещи. Кувшины, в которых можно было увидеть будущее. Плотоядные вазы. Чаши, которые пили кровь тех, кто пил из них. Статуэтки, менявшие судьбу владельца.

Они все любили его, и больше было некому. Люди боялись гончара всю жизнь и наконец зарезали бритвой. А потом пошли в кладовку, где смели и расколотили с полок вещи, которые он создал.

Теперь ты заколебался. Теперь ты был готов повернуть назад…

Я обрываю историю: мне становится не по себе под взглядом кремово-белых пустых глаз. Отворачиваю бюст Кафки к стене, застилаю постель и долго гребу сквозь вязкий, беспокойный сон, как через реку из жидкой глины.

Завтра утром я проснусь и встречусь глазами со статуэткой. С замершим сердцем встану и подойду к ней, улыбаясь.

— Dobré ráno, příteli, — скажу я.