Первому ворону снится
Первому ворону снится:
Красное, испачканное черным. Туман грубой вязки.
Мир гудит — за пределами головы, в которой живу. Кажется, я иду: мимо несется воздух.
В тот день я потерял тебя и нашел ключ. Ты сама позвонила утром, чтобы сказать. Утром. Странное время, чтобы делать что угодно.
А потом, выходя из квартиры, нашел эту вещицу — у коврика с желтой бахромой вылезших ниток. Ключ. Пара ногтей в длину, пластмассовый, явно игрушка, что им откроешь?
Зачем-то положил в нагрудный карман, застегнул, потом на ходу еще проверял — тощая выпуклость под фланелью, тоньше косточки птицы.
Едва понимал, зачем вышел.
Мир заверещал, когда я переходил дорогу — чуть не задавила машина. Успела притормозить. Боднула по ноге, завалила на капот, а через несколько шагов я даже не чувствовал ушиб.
И тут все навалилось, как будто ждало, — прохожие, уличные музыканты, громкая реклама, чайки на набережной. Что-то еще более мерзкое. Голова треснула, как арбуз, и пошли мысли о тебе.
Кроссовки в грязи. Туман распускался.
Я пришел в кофейню, и ты была официанткой — я увидел тебя, когда она обернулась на резкий звук. Твой профиль. Ты. Потом она продолжила ставить посуду, и ты исчезла.
Женщина в книжном, вышедшая из бара девушка.
В этот день я терял тебя каждый час — ты просачивалась через других.
На ночь я повесил ключ на нитку, перевязал на шее.
Когда пил кофе на кухне, ты снова позвонила, сказала:
— Знаешь, меня никогда и не было.
— Знаю, никогда и не было.
***
Второму ворону снится:
За ночь в квартире выросли деревья, и я проснулся в молодом лесу. Мои ступни встали на пружинистый мох. Щетинистая трава щекотала голые ноги.
Все краны молчали, а в ванне появилось озерцо с зонтиками кувшинок. Умылся. Набрал номер друга. Нет, ты приезжай сам, посмотри.
Еще пять минут бродил сквозь зеленый свет: плющ оплел окна, и в комнаты вливалось солнце, подернутое тиной. Молчание перебивалось только стуком сердца.
Шевеление на пальцах ноги — вскрикнув, стал стряхивать с себя слизняка.
Потом не выдержал и вышел.
Расслабился, когда прохожий в спортивной куртке толкнул плечом. Всё на своих местах.
Потом еще шатался по двору, избороздил шагами асфальт, избегая газонов. Впитывал каждую ругань и всю трескотню, которую слышал, через поры.
В это утро полюбил то, что ненавидел. Когда узнал пару лет назад, что гравитация — это искривление пространства, сразу понял. Пространство тошнит от каждой вещи — как иногда меня. Но в то утро все изменилось.
Когда приехал друг, я уже думал, что зря его вызвал. Мямлил, что выпил лишнего, что от меня ушла ты…
— Ты же ни с кем не встречался, — удивился он.
— Я не говорил.
Когда мы зашли, он долго тер глаза. Будто лес забрался ему под веки, и его можно выдавить.
Потом молчал, пошел, не разуваясь, в комнату.
— Что это? — спрашивал он, глядя на выросшие до потолка стволы. Хвоя мешалась с листвой. Окна уже все залепил плющ, но было светло.
Тело показалось мне тесной, неудобной одеждой, я потолкался с другом и ушел на кухню. Здесь травинки пробивались через стыки плиток на полу, а первые деревца еще опасливо жались к стенам. На полке рядом с солонкой я нашел птичьи яйца.
В траве шныряли мыши: я различил две серые спинки.
Вернулся к другу — он стоял, раскинув руки, посередине комнаты. Нет, сказал я, этого не было еще вчера. Нет, я не знаю, что с этим делать.
А сам — думал, что перенесу постель вниз, что открою балконную дверь, чтобы дать деревьям больше света.
Он долго молчал, вскидывая вдруг правую руку, будто придумывал что-то, но тут же опускал. По-рыбьи хлопая ртом. Иногда слова вытекали из него, как сок из пробитой березовой коры. И потом он ушел.
…К вечеру все залил мрак, и я лежал в траве, слушая голоса птиц, стрекот насекомых, всю животную возню вокруг себя, безумную жизнь — она шуршала листвой, ползала вокруг, перелетала с ветки на ветку, скребла когтями по коре, переговаривалась сама с собой завываниями, пением, лаем.
Среди шума я слышал твой голос и отвечал. Я хотел тебе позвонить, но не нашел телефон.
Засыпая, я сжал ключик на груди.
***
Третьему ворону снится:
Шум, заглушающий мысли. Симфония диссонансов. Голова не болела, она была снарядом, готовым рвануть.
Исчезли окна. На месте входной двери вырос раскидистый дуб, и заросшие стены — не было видно ни клочка обоев — уходили дальше и дальше, превращая квартиру в огромный лабиринт из зелени.
Я стал искать кофеварку, но преобразилось все: исчезла мебель, растворились вещи. На месте ванной разлилось озеро размером с двор — я испугался поворачивать. Вернулся в то, что называл раньше комнатой. Птичий щебет сквозь гул в голове. Через кроны сочился золотой свет — хотя не было солнца, а потолок, оплетенный ветвями, еще высился над головой.
Я вслушался. Во мне звучали десятки и сотни голосов. Обо мне и моей жизни. Учителя, друзья, родители, любимые.
Как лунатик я бродил под это бормотание. Едва привык. Стал говорить с собой вслух, чтобы перекрыть их.
Напротив места, где стояла кровать, увидел низкую белую дверь. Ее не было раньше.
— Выход?
Я за несколько мгновений подскочил и стал дергать за ручку — закрыто.
— Как игрушечная.
Я нащупал ключ. Он вошел плотно, будто рука в перчатку, и я повернул его с щелчком против часовой стрелки. Один, два, три раза… до упора.
Я хотел увидеть улицу, двор, лифт — что угодно, только не тесную комнату с белыми стенами. Но когда я вошел, радио в черепной коробке умолкло.
Здесь умещался только я — и овальный стол, на котором в ряд стояли три клетки. Черные пернатые тела с горбатыми клювами, уткнувшимися в грудь. Легкое шевеление, тихое неразличимое дыхание.
Месяц назад ты подарила мне трех воронов. Как я мог забыть? Клетки стояли в комнате, а потом исчезли.
Поочередно скрипнули дверцы. Еще до того, как погладить птиц, я понял. Позавчера меня все-таки сбила машина.
Я постучал по каждому клюву — они казались мне, как всегда, деревянными. Вороны стали переминаться с одной лапы на другую и мотать головами.
— Пора просыпаться.
Красное, испачканное черным. Туман грубой вязки.
Мир гудит — за пределами головы, в которой живу. Кажется, я иду: мимо несется воздух.
В тот день я потерял тебя и нашел ключ. Ты сама позвонила утром, чтобы сказать. Утром. Странное время, чтобы делать что угодно.
А потом, выходя из квартиры, нашел эту вещицу — у коврика с желтой бахромой вылезших ниток. Ключ. Пара ногтей в длину, пластмассовый, явно игрушка, что им откроешь?
Зачем-то положил в нагрудный карман, застегнул, потом на ходу еще проверял — тощая выпуклость под фланелью, тоньше косточки птицы.
Едва понимал, зачем вышел.
Мир заверещал, когда я переходил дорогу — чуть не задавила машина. Успела притормозить. Боднула по ноге, завалила на капот, а через несколько шагов я даже не чувствовал ушиб.
И тут все навалилось, как будто ждало, — прохожие, уличные музыканты, громкая реклама, чайки на набережной. Что-то еще более мерзкое. Голова треснула, как арбуз, и пошли мысли о тебе.
Кроссовки в грязи. Туман распускался.
Я пришел в кофейню, и ты была официанткой — я увидел тебя, когда она обернулась на резкий звук. Твой профиль. Ты. Потом она продолжила ставить посуду, и ты исчезла.
Женщина в книжном, вышедшая из бара девушка.
В этот день я терял тебя каждый час — ты просачивалась через других.
На ночь я повесил ключ на нитку, перевязал на шее.
Когда пил кофе на кухне, ты снова позвонила, сказала:
— Знаешь, меня никогда и не было.
— Знаю, никогда и не было.
***
Второму ворону снится:
За ночь в квартире выросли деревья, и я проснулся в молодом лесу. Мои ступни встали на пружинистый мох. Щетинистая трава щекотала голые ноги.
Все краны молчали, а в ванне появилось озерцо с зонтиками кувшинок. Умылся. Набрал номер друга. Нет, ты приезжай сам, посмотри.
Еще пять минут бродил сквозь зеленый свет: плющ оплел окна, и в комнаты вливалось солнце, подернутое тиной. Молчание перебивалось только стуком сердца.
Шевеление на пальцах ноги — вскрикнув, стал стряхивать с себя слизняка.
Потом не выдержал и вышел.
Расслабился, когда прохожий в спортивной куртке толкнул плечом. Всё на своих местах.
Потом еще шатался по двору, избороздил шагами асфальт, избегая газонов. Впитывал каждую ругань и всю трескотню, которую слышал, через поры.
В это утро полюбил то, что ненавидел. Когда узнал пару лет назад, что гравитация — это искривление пространства, сразу понял. Пространство тошнит от каждой вещи — как иногда меня. Но в то утро все изменилось.
Когда приехал друг, я уже думал, что зря его вызвал. Мямлил, что выпил лишнего, что от меня ушла ты…
— Ты же ни с кем не встречался, — удивился он.
— Я не говорил.
Когда мы зашли, он долго тер глаза. Будто лес забрался ему под веки, и его можно выдавить.
Потом молчал, пошел, не разуваясь, в комнату.
— Что это? — спрашивал он, глядя на выросшие до потолка стволы. Хвоя мешалась с листвой. Окна уже все залепил плющ, но было светло.
Тело показалось мне тесной, неудобной одеждой, я потолкался с другом и ушел на кухню. Здесь травинки пробивались через стыки плиток на полу, а первые деревца еще опасливо жались к стенам. На полке рядом с солонкой я нашел птичьи яйца.
В траве шныряли мыши: я различил две серые спинки.
Вернулся к другу — он стоял, раскинув руки, посередине комнаты. Нет, сказал я, этого не было еще вчера. Нет, я не знаю, что с этим делать.
А сам — думал, что перенесу постель вниз, что открою балконную дверь, чтобы дать деревьям больше света.
Он долго молчал, вскидывая вдруг правую руку, будто придумывал что-то, но тут же опускал. По-рыбьи хлопая ртом. Иногда слова вытекали из него, как сок из пробитой березовой коры. И потом он ушел.
…К вечеру все залил мрак, и я лежал в траве, слушая голоса птиц, стрекот насекомых, всю животную возню вокруг себя, безумную жизнь — она шуршала листвой, ползала вокруг, перелетала с ветки на ветку, скребла когтями по коре, переговаривалась сама с собой завываниями, пением, лаем.
Среди шума я слышал твой голос и отвечал. Я хотел тебе позвонить, но не нашел телефон.
Засыпая, я сжал ключик на груди.
***
Третьему ворону снится:
Шум, заглушающий мысли. Симфония диссонансов. Голова не болела, она была снарядом, готовым рвануть.
Исчезли окна. На месте входной двери вырос раскидистый дуб, и заросшие стены — не было видно ни клочка обоев — уходили дальше и дальше, превращая квартиру в огромный лабиринт из зелени.
Я стал искать кофеварку, но преобразилось все: исчезла мебель, растворились вещи. На месте ванной разлилось озеро размером с двор — я испугался поворачивать. Вернулся в то, что называл раньше комнатой. Птичий щебет сквозь гул в голове. Через кроны сочился золотой свет — хотя не было солнца, а потолок, оплетенный ветвями, еще высился над головой.
Я вслушался. Во мне звучали десятки и сотни голосов. Обо мне и моей жизни. Учителя, друзья, родители, любимые.
Как лунатик я бродил под это бормотание. Едва привык. Стал говорить с собой вслух, чтобы перекрыть их.
Напротив места, где стояла кровать, увидел низкую белую дверь. Ее не было раньше.
— Выход?
Я за несколько мгновений подскочил и стал дергать за ручку — закрыто.
— Как игрушечная.
Я нащупал ключ. Он вошел плотно, будто рука в перчатку, и я повернул его с щелчком против часовой стрелки. Один, два, три раза… до упора.
Я хотел увидеть улицу, двор, лифт — что угодно, только не тесную комнату с белыми стенами. Но когда я вошел, радио в черепной коробке умолкло.
Здесь умещался только я — и овальный стол, на котором в ряд стояли три клетки. Черные пернатые тела с горбатыми клювами, уткнувшимися в грудь. Легкое шевеление, тихое неразличимое дыхание.
Месяц назад ты подарила мне трех воронов. Как я мог забыть? Клетки стояли в комнате, а потом исчезли.
Поочередно скрипнули дверцы. Еще до того, как погладить птиц, я понял. Позавчера меня все-таки сбила машина.
Я постучал по каждому клюву — они казались мне, как всегда, деревянными. Вороны стали переминаться с одной лапы на другую и мотать головами.
— Пора просыпаться.