Невеста моря

Треск. Сухой хруст разрываемой ткани.

Смешок, похожий на нервный спазм, прошел по горлу и застрял на полдороге. Нина поняла, что у нее трясутся губы, а на глаза навернулись слезы.

Вся надежда была на платье — это голубое великолепие с яркими абстрактными нарциссами, с соблазнительно разлетавшимся у ее лодыжек подолом и не менее притягательным вырезом. Она даже купила лифчик без заднего пояска, чтобы не портили открытую спину. Хотела чувствовать сегодняшний день началом фурора, с которым она войдет в новую жизнь.

Но с самого утра все не заладилось. Горячую воду отключили ровно тогда, когда Нина стояла под теплым расслабляющим душем. Потом — звонки от Андрея. Нина пожелала, чтобы его яйца отсохли и отвалились, но этот упертый тип даже тогда не заткнулся. Редкостный персонаж.

Нина решила, что хотя бы выйдет в люди в этом самом умопомрачительном платье, которое она когда-либо покупала. Но теперь все окончательно полетело к чертям собачьим, самому драному и вшивому коту под хвост.

У входа в кафе стояло железное чудище — элемент брендового стиля, осьминог или что-то в этом духе. Платье запуталось в его отростках, и теперь рваный разрез пролег по задней части подола. Нине даже не верилось, что она умудрилась это сделать.

Девушка тыльной стороной ладони смахнула слезы, плюнула на пыльный асфальт и толкнула дверь.

Кафе было большим и людным. Пройдя до середины зала, Нина успела опомниться от злости, которая разъедала грудь, и заметила, что половина мужиков вокруг все же пялится на нее. Это заставило ее улыбнуться краешком губ — и адресовать взгляд самому симпатичному из них, бледному брюнету с чертами лица молодого Дракулы, ни разу еще не вкусившего крови.

Столики были почти вплотную придвинуты друг к другу, и Нина едва просачивалась сквозь массу людей, посуды и мебели. Наконец над дальним рядом взметнулась загорелая рука с перстнем на указательном пальце.

— Ниночка! О, как ты сегодня хорошо выглядишь!

Светлые кудри, по-овечьи обрамляющие узкое лицо, и широкая, чересчур горизонтальная улыбка. Мимика, на несколько секунд застывшая.

— Садись, сейчас уберу сумку, — всполошилась Лиля. — Ты чего как не своя?

— Я порвала платье, — выдохнула Нина, ютясь на деревянном сиденье и пытаясь подвернуть подол так, чтобы ужасающий разрыв оказался не на виду.

На мгновения губы Лили сложились в трубочку, но потом она вскочила и обошла подругу.

— Может, можно зашить так, чтобы не видно… Бедняжка, так еще и не по шву! Не повезло. Такое зашибенное платье, кстати, ты где брала, я забыла? Ой, клево, надо туда сходить, давно хочу. Фух. Нина, ну ты чего? Слушай, ну не надо о шмотках реветь, я все понимаю, но нервы важнее. Главное, что от этого мудилы свалила, и так еще целый месяц тебе мозги ел. А жизнь ну по-любому наладится теперь. Вообще сто процентов, я тебе говорю. Ну день такой, со всеми бывает. Смотри шире. Устрой себе что-нибудь необыкновенное. Не сегодня, раз так все пошло, так завтра. Ой… Мне он пишет! Слушай, закажи мне коктейль — ну тот, зелененький, помнишь, мой любимый? Я в телефон пока.

Нина передвинула тяжелую папку меню на свой край стола и, перелистнув толстую красную кожу, стала искать. Почему всегда она обязана запоминать все эти названия? Да и вообще, эта Лиля хоть иногда может посидеть с ней без своих бесконечных переписок?

— Два «Биттера мелона», пожалуйста, — сказала она официанту со стеклянными глазами и усиками, пробивавшимися у уголков губ. Тот кивнул.

Улыбка совершала набеги на лицо Лили, то и дело радостно розовевшее, пока ее пальцы неотрывно строчили по экрану. Нина вздохнула — достаточно громко, чтобы подруга услышала, но та не обратила внимания — и сама взяла в руки смартфон.

«Привет. Что делаешь?» — и, через минуту: «А мы с подругой сидим болтаем».

Любимое кафе, ставшее уже назойливым из-за своего шума и резких голосов, начинавшее раздражать, резонируя с нервным комком в желудке, на несколько минут перестало существовать. Лиля включилась также внезапно, как погрузилась в соцсеть — вынырнула к столу, сделала два быстрых глотка, а потом опомнилась.

— За твою новую жизнь, — подняла бокал. — Слушай, ну хорошо, что ты с ним порвала до конца. А он пусть бесится. Смени только номер, наконец, да и съехать лучше в другое место. Раз он такой, блин, козел драный настойчивый.

Горьковато-сладкий вкус. Лиля стала спрашивать о планах, и сначала Нина отмахнулась, отложив главные слова на потом, и последовали пересуды об общих знакомых и еще две порции того же коктейля.

— У меня к тебе вопрос, — сказала она, растягивая почти каждый гласный, — вопрос.

Слова замедлили ход, и пьяное красноречие сменилось замком, дужка которого сомкнулась на горле. Терпеть не могла такое чувство. Ей же уже двадцать три, а не пятнадцать!

Лиля тоже, как назло, заткнулась и склонилась теперь, раскрасневшаяся, глазами напротив ее глаз.

— Я уже месяц не трахалась, — продолжила наконец Нина. — Да и тогда, с Андреем… это было не очень. Может, у тебя есть какие-нибудь друзья?

Кровь толчками застучала в голове. Нина, договорив, сама испугалась вопроса: никогда и никому не предлагала заниматься сводничеством. Да еще и сугубо по физиологии. У нее вообще, кроме двух парней, никого раньше не было — и с ними она встречалась по три года. Но за последний месяц она извелась. Каждый симпатичный субъект, встреченный в транспорте или на улице, становился персонажем ее воображения. Нина с удивлением считала ночи, в которые ей не приснился очередной порнографический сюжет.

Андрей, у которого начались проблемы со здоровьем, был заметно хуже прежнего, и она скучала по тем временам, когда он неистово трахал ее часа по два подряд. Хотя, вспоминая прошлое, она лишь сначала вздыхала, а потом ей становилось тошно.

— Это так на тебя непохоже! — восхищенно ответила Лиля. — Круто меняешь все, да? Друзья, говоришь… Да ты что, думаешь, я какая-то нимфетка? (Нина скривилась из-за лексической неточности.) Ну погоди, погоди… А ты готова за это отдать деньги?

Нина хохотнула.

— Да проститутов я бы и без тебя нашла. Мерзость какая. Мне же нужно, чтобы он… Ну, умный был хотя бы. Немного. Интеллигентный. Ну то есть не совсем ботан, а чтобы и в постели был хорош. Может, в возрасте кто-нибудь. Просто у тебя много друзей в этой… френдзоне.

— Френдзоне? — рассеянно переспросила Лиля, проверила телефон и запоздало надула губы. — Скажешь. Да я тебе не о проститутках. Просто у меня одногруппница бывшая — Анька, помнишь, низенькая? — ходит в одно странное местечко… У них что-то типа тантрического секса или я там не знаю. Она со своим тоже рассталась месяца два назад и записалась на это дело. Говорит, это ее физически и духовно обогащает.

Перегнувшись через стол, Лиля добавила:

— И оргазмы там такие ловит, какие никогда раньше не получала. Твердит, что это вообще необыкновенное что-то. Мне самой интересно, но я побаиваюсь всяких сектантских штучек.

— Я тоже, — сглотнув, ответила Нина. — Ну, а что там, поподробнее?

Лиля развела руками, скорчив гримасу в духе «это ведомо только демонам преисподней, Богу и самой Аньке».

— Тайна, говорит. Но телефончик этих жидомасонов оставила. Просто я подумала, что вы с Анькой похожи. Может, тебе бы тоже подошло.

— У них даже группы Вконтакте нет? Ну хоть чего-нибудь в Интернете?

— Да какое там. Тайная организация.

«Отлично, — подумала Нина. — Тебе бы рекламным агентом работать. Интригуешь так, что хоть сейчас беги».

— Не нравится мне вся эта херотень, — резюмировала она, стукнув по столу бокалом. — Но номерок продиктуй все-таки. Может, это она сама туману наводит. А там просто притон какой-нибудь. Надо позвонить и узнать.

Лиля рассмеялась так радостно, будто всю жизнь ждала этого момента, и полезла в справочник телефона.

— Расскажи потом, что ли. Мы же с тобой друзья, не то что с этой стервой.

* * *

«Не снижай градус», — у Нины это было первым правилом поглощения спиртного. «Не пей в одиночку», — вторым.

Теперь она сидела на полу, в темной квартире, обхватив пальцами обеих рук горло винной бутылки. Сквозь городское ночное небо, неестественно-светлое, кое-где несмело пробивался свет звезд, и Нина смотрела на них. Играла в гляделки.

Когда ей сказали, еще девочке, что звезды тоже умирают, отгорев свое, она стала чаще на них смотреть. Вдруг именно сейчас это произойдет — последний луч, осев на сетчатке ее глаз, оборвется, потому что светило погибло еще десятки или сотни лет назад? А Земля узнала только сейчас.

Но Нина хотела заметить это мгновение, каким бы странным и грустным оно ни было. А может, именно поэтому хотела. Ей казалось — что сейчас, что десять лет назад — если никто не заметит смерть звезды, это будет еще печальнее, еще трагичнее.

«Астрономы, наверное, следят», — пьяно вмешивался мозг, но она все смотрела и смотрела на небо.

Потом ее качнуло — вино плескалось уже на самом дне бутылки — и она замотала головой, пытаясь взбодриться; закрыв глаза, слегка надавила на глазные яблоки. Обычно неприятные прикосновения сейчас казались такими мягкими, такими далекими.

Нина потянулась к раскрытой сумке. Последний записанный номер — вот он.

«Работают ли они сейчас? Хотя, наверное, именно сейчас и работают».

Ей ответил учтивый голос, высокий — почти до детской писклявости.

— На какой день вас записать?

Вот сразу так. Даже не поздоровавшись.

— А… завтра… у вас есть сеансы?

— Минутку, пожалуйста. Да, действительно, завтра есть одно свободное место. Прием в девять часов вечера, опоздания недопустимы. Есть ли у вас вопросы ко мне?

— Да… конечно.

Штаб-квартира этих сектантов, как выяснила Нина, расположилась в обыкновенном офисном центре. На том же этаже девушка пару лет назад проходила собеседование в магазин одежды. Смешно-то как. Еще секретарша назвала сумму — немаленькую, по меркам экономной Нины, но и не заоблачную.

— Это плата за вход. Господин может вас и не выбрать. С собой ничего брать не нужно, приходить в дни месячных запрещено, в остальном никаких ограничений. Всего доброго, мы ждем вас!

— А все-таки., — начала Нина одновременно с этим прощанием, но ее прервали гудки.

— Черт, — она положила телефон на пол и допила залпом оставшийся алкоголь.

* * *

«Господин», — вспоминала Нина и поеживалась: холодок пробегал под кожей от сознания того, что она решилась. Она вцепилась в клатч будто ухватилась за спасательный круг — побелели костяшки.

Задняя стенка кабины была зеркальной. Нина смотрела на себя снисходительно: несколько часов стараний дали результат. Кожа обычно пестрела прыщиками, а теперь казалась гладкой и не блестела, исчезли синяки под глазами. Стрелки были нарисованы идеально — с какой попытки? Шестой?

Отлично было бы еще выпрямить волосы, думала Нина, поджав губы и созерцая свои рыжие непослушные кудри, которые падали на грудь. Ладно. Нет предела совершенству.

Больше она жалела из-за того, что не договорилась ни с кем на сегодняшний день — ни о свидании, ни о встрече. Наведенная красота пропадала, вернее, оставалась только для загадочного «сеанса», смысл и исход которого были пока в тумане.

Удалось только на селфи запечатлеть — и отправить приятелю со словами «все равно, конечно, страшная».

Нину слегка тряхнуло: лифт остановился. Двери закрылись, и девушка шагнула в белый электрический свет.

В коридор не было ни души — в воскресенье вечером здешние офисы пустовали. Один из светильников на потолке трещал, подмигивая. Измяв под пальцами кожзаменитель клатча, Нина торопливо пошла в дальний конец крыла.

Решив хоть кому-то рассказать, где она — мало ли — Нина потянулась за телефоном. Пальцы машинально нашли контакт Лили и стали писать ей сообщение.

— Вы в четыреста восьмой?

Нина вскрикнула, чуть не налетев на ребенка. Сначала девочка показалась ей привидением: в белоснежном платье, с неестественно-светлыми волосами и белой кожей. Блекло-голубые глаза смотрели с взрослой грустью, а голос… кстати, не его ли она слышала вчера?

Во взгляде из-под аккуратной челки читалось терпеливое ожидание.

— Да, — подтвердила Нина, почему-то стыдливо засовывая телефон в сумочку.

— Пойдемте.

Только через несколько шагов она поняла, что девочка альбинос. Та обернулась и раздвинула пухлые, еле розовые губки, чтобы спросить:

— Откуда вы узнали о нас?

Длинные светлые волосы делали ее похожей на ангелочка, но в лице было что-то отталкивающее: по-лошадиному вытянутая форма, рыбьи глаза.

— От подруги. А она — от своей подруги… та ходит к вам.

Девочка кивнула, уже отвернувшись. Кажется, ей это было неинтересно.

— Наши кабинеты — четыреста восьмой и четыреста девятый. Нам сначала в девятый.

Девочка зашла туда первая и села за стол, стоявший прямо перед дверью. Здесь оборудовали ресепшен, и здесь же темно-синяя бархатная ткань скрывала ряд кабинок у дальней стены.

— Оплата сейчас, — холодно сказала малолетняя секретарша, раскрыв объемную тетрадь. В ней Нина успела разглядеть даты и длинные списки фамилий. — И я вас запишу.

— Я же уже записывалась, — возразила Нина, доставая кошелек.

Девочка тяжело вздохнула, откинулась на стуле и закатила глаза.

— Это была бронь. Сейчас мы записываем, что вы пришли.

Нина подумала, что она должна была бы возмутиться — в таком сомнительном заведении работает ребенок (сколько ей, десять? двенадцать?) — но взрослое поведение секретарши сбивало с толку.

Она назвала фамилию и выложила на тетрадь нужную круглую сумму. Девочка старательным круглым почерком стала выводить буквы. В то же время шторка одной из кабинок отдернулась, и оттуда вышла — практически подиумной походкой — черноволосая красавица, пышная грудь которой находилась в ужасающем несоответствии с узкой талией. Невидящим взглядом она посмотрела на Нину и проследовала в их сторону, покачивая оголенным бюстом. Кроме туфель на высоких каблуках и пояса с черными чулками на ней ничего не было.

— Угощайся вином, Мила, — не оборачиваясь, девочка сделала жест в сторону стены справа от себя. Только сейчас Нина заметила, что позади секретарши расположились небольшие кресла и столики, на каждом из которых стояло по наполненному бокалу. Освещение в комнате было странным: мелкие светильники были разбросаны по ней будто беспорядочно и не давали много света, так что кресла оказались в тени.

Что ж, по крайней мере, Нина могла оценить сервис.

— Правда красавица? — понимающе спросила девочка, заметив долгий взгляд Нины на Милу. — Сама каждый раз любуюсь. Ну, а теперь переодевайся. Можешь не спешить: ты пришла на полчаса раньше.

— А чулки…

— Они в раздевалке, глупая.

Несколько секунд Нина медлила. Она сердилась на себя за то, что уже перевела разговор на чулки, а теперь еще и сделала паузу в разговоре — не получилось так ненавязчиво задать вопрос, как она хотела бы.

— Наверное, Господин каждый раз выбирает Милу?

Жар залил ее лицо. Но она хотела узнать хотя бы что-то до того, как начнется событие. Быть подготовленной.

— Неофит ты наш. Господин выбирает только один раз. Зато можешь быть уверена, после этого в твоей жизни не произойдет ничего — ничего! — такого же прекрасного.

Кривая улыбка поползла вверх.

В раздевалке Нина почувствовала себя спокойнее, но никак не могла заставить себя выйти. Она представляла, как сядет в кресло рядом с Милой, и складки покроют ее живот, и знойная брюнетка будет с презрением смотреть на ее маленькие груди, непропорциональные, торчащие в разные стороны. Нина смотрела на себя в зеркале, и даже рыжие завитки сухих волос казались ей уродливыми — не то что черный водопад, разливавшийся по плечам той красотки.

Но, прикрываясь руками — одна ладонь на груди, другая на киске, начисто выбритой заранее, — она вышла. Предвкушение неизвестного холодило ее кожу, пускало пустоту в желудок и под ребра, и все же учащенный ритм сердца был сладок.

Вино оказалось едва кисловатым на вкус, с примесью сладкой горечи, ни на что не похожей. Нина тянула его медленно, глядя на шествовавших к раздевалкам девушек — одна, другая… Когда в дверях показалась шестая, девочка-секретарша обернулась к ним с Милой и другим, сидящим:

— Пройдите в следующую комнату и располагайтесь. Здесь становится тесно.

Проходя мимо шестой девушки, Нина узнала ее: россыпь веснушек, короткие взлохмаченные волосы — это была Аня, о которой говорила Лиля. Виновница торжества, та, что привела ее сюда — сама о том не зная. На секунду их глаза встретились, но тут же разошлись.

«Если Господин принимает всего один раз, значит, она врала? Или Лиля, чтобы заманить меня сюда… Ладно. Разберусь с этим позже».

Следующая комната, кабинет четыреста восемь, встретила их полумраком, рядами свечей по стенам и обилием подушек, раскиданных по периметру. Здесь стоял тяжелый аромат благовоний, но в аромате Нина почувствовала свежие оттенки — солоноватые, как слёзы или пот.

Не сговариваясь, они сели на подушки, все как можно дальше друг от друга. Семь пар оголенных ног, полуспрятанных под обтягивающей лайкрой. Семь пар грудей и завороженных, отрешенных глаз. Играла музыка: будто ниоткуда доносились расшатанные звуки фортепианной мелодии, в которой повторялись из раза в раз всего несколько нот и два завершающих аккорда.

С новой компанией девушек в комнату зашла девочка-альбинос и сразу будто исчезла: как Нина ни пыталась разглядеть среди обнаженных тел, загорелых и бледных, белое платье, она не могла его найти. Дверь оставалась открытой. Нина вглядывалась в проем, пока пришедшие рассаживались, и решила не отводить от него взгляд.

Наконец из него вышла фигура. Он был будто молнией, ударившей в центр комнаты: даже не думал остановиться у двери, осмотреться, представиться. Высокий мужчина, раздетый по пояс, худой и не слишком мускулистый. Черные волосы варварски были растрепаны по плечам, а тонкий рот обрамляли жесткая борода и усы. Теперь уже, встав ровно в центр, он осмотрел каждую по очереди — и на окаменелом лице не дрогнула ни одна мышца. Большие пальцы рук зацепились за ремень, державшем черные джинсы.

Он не был ни слишком хорош, ни чересчур плох. Нина наблюдала. Ждала.

Господин, если это был он, держал взгляд на каждой девушке около четырех секунд и переводил на следующую. Кто-то кашлял. Когда глаза скользнули с соседки Нины на нее саму, ее сотрясла короткая конвульсия.

Будто два скользких мелких животных просочились через ее глазницы, а потом, миновав мозг, юркнули в горло — и осели в легких, мешая дышать. Они бились там вторым и третьем сердцем, мокрыми комками, заставлявшими тело дрожать. Нина успела испугаться, что задохнется — но Господин перевел взгляд, и она опустошилась. Стараясь сохранить спокойствие, Нина шумно втянула воздух через ноздри.

Она услышала шорох за спиной, поэтому даже не вздрогнула, когда ее плеч коснулись пальчики и принялись нежно разминать кожу. Беспокойно колотившееся сердце стало успокаиваться. Держись, Нина: это же был просто взгляд властного мужчины. Теперь она стала чувствовать, как действует вино — тело налилось тяжестью, а взгляд стало труднее фокусировать.

Совершив круг, Господин, не сделав перерыва, начал указывать пальцем — первая, вторая, третья… Нина. Она увидела, что он зачел и ее. Затем палец указал вниз.

Вокруг зашуршали подушки. Большинство уходило — будто стараясь производить меньше шума, покорно, с лицами, на которых через одно светилась улыбка. Блеснула белоснежными зубками Мила, слегка поклонилась перед выходом Аня.

За последней закрылась дверь. Их осталось восемь, и они расползлись подальше друг от друга, не глядя на соседок. Звякнул металл: Господин расстегивал ремень.

Нина не могла понять — то ли ее взгляд, затуманенный вином, никак не мог уловить выражение его лица, то ли мужчина и правда был совершенно бесстрастен.

Но потом уплыло совсем все — стены с перекрещивающимися тенями, раздвигающиеся ноги девушек, цветастая ткань подушек, дым от благовоний; даже музыка разом заглушилась, будто в уши Нины поставили две плотные пробки.

Господин снял брюки, и под ними ничего не было: там, где у обычных мужчин располагался член, была лишь гладкая безволосая кожа.

Все потемнело, и голова Нины заполнилась шумом и пустотой — мир навалился на девушку, и она обмякла и подалась назад.

— Тише, тише, — услышала она сквозь вату. И почувствовала, как ее виски трут чем-то влажным.

Картинка в ее глазах проявлялась медленно: сначала приглушенный свет, затем всполохи темноты — тени, блуждавшие по комнате — затем смутные очертания фигур вокруг. Обнаженные тела лишь слегка шевелились: приподнимались с пола.

Все внимание захватила груда черноты, распластавшаяся в центре комнаты: будто нечто огромное и желеобразное, сумбурно колышущееся, появилось здесь, прорастя через пол. Нина пыталась сконцентрироваться, но ничего не выходило: реальность стала на эти минуты полотном безумного художника. Через мгновения девушка увидела полосы, которые взметнулись от существа.

Нина с удивлением поняла, что низ ее живота потеплел и потяжелел, а между ног стало влажно. Частый ритм, в котором сердце колотилось в груди, она сначала приписала потере сознания — но теперь понимала, что ее тело возбуждено. Мысли участвовали в этом последними.

«Не бойся, не бойся, — сказала она себе. — Ты сама пошла на это, теперь будь что будет. Может, тебе будет действительно хорошо».

Нина снова откинулась, ощутив голой спиной текстиль, и обнаружила, что ее ноги уже раздвинуты в призывной позе. Перехватило дыхание.

Она внутренне сжалась, но лишь слегка дрогнула, когда ее бедра коснулась теплая мягкая плоть, напоминавшая на ощупь огромный висящий член. Оставляя после себя влажную дорожку, она проползла к талии Нины и полукольцом прошла к внутренней стороне другой ноги. Она поняла: ее касается щупальце.

И она хотела его. Дразня, отросток медленно приближался к половым губам и стал их неторопливо гладить. Изнывая, она повернулась, стараясь намекнуть: входи в меня.

Миновав клитор — Нину пронзило электричеством, когда его коснулись — щупальце спустилось ниже, где скрывалась ее дырочка. Конечность твердела: теперь девушке казалось, что оно похоже на толстый резиновый фаллоимитатор. Однажды она пользовалась по совету подруги — и даже не смогла по-настоящему возбудиться. Теперь было совсем иное: Нина чувствовала под ягодицами стекающую влагу.

Она прикрыла глаза: мутное свечение мира вокруг мешало ей. И тогда отвердевший орган вошел в нее.

Не стало света. Не только в комнате — весь мир вдруг лишился его, и все стало темнотой, сама Нина стала темнотой, абсолютно черным бескрайним полотном. По ней лишь разливались сладкие карамельные ручьи.

А потом кусок темноты откололся и стал птицей — трепет ее крыльев был единственным звуком, который слышала Нина, и лишь на краешке сознания притаилась догадка, что это стук ее сердца.

Щупальце медленно вползало в нее и выползало, и удовольствие слепило девушку. Только на мгновение она понимала, что ее тело извивается, а руки сами ласкают бедра, живот, сжимают грудь. Эти прикосновения словно не были настоящими — она не чувствовала их, это все стало слишком механическим, слишком неважным.

Когда ритм Господина сравнялся с ритмом сердца, она почувствовала удовольствие уже непереносимым — нужно было отвлечься, и она вслушивалась в крик, который выходил из легких.

Щупальце было слишком толстым, слишком твердым. К наслаждению примешалась и боль: они стали нераздельным чувством, которое ее сотрясало. И хотя его было много — слишком много — она жаждала продолжения.

Господин входил все быстрее. Сначала на Нину, как на берег, накатывали волны помрачения — а потом она поняла, что ее саму несет по этим волнам как сухой, ломкий лист. «Сломай меня». Двигаясь навстречу, она чувствовала под собой подушки, как кожу касается ткань — но была будто на другом конце света от этого ощущения.

Затем — сладкая щекотка предвкушения, невероятно, нереалистично глубокая. А потом не стало ничего.

Вернулся свет: Нина увидела розовое свечение сквозь веки. Ее тело казалось припечатанным к полу, тяжелым, готовым его продавить. Зуд и боль в промежности отдавались тягучим и приятным чувством от ног до головы. Приятным? Казалось, она достигла самой вершины счастья, и это блаженство было нерушимым: теперь, думалось, оно никогда не прекратится, не прервется глупым возвращением в обычный мир.

Но тишина нарушилась легкими шорохами, тихими шепотками и даже музыкой: играла новая композиция, теперь скрипичная.

Неужели это никогда не повторится? Господин выбирает только один раз…

— Ты хочешь встретиться со мной еще? — прямо над Ниной раздался мягкий и ровный мужской голос.

Она приоткрыла глаза: к ней склонилось лицо Господина. Все то же бесстрастное лицо, будто ничего не происходило, будто не он сейчас был с ней. И только темно-синие глаза казались чуть более влажными, чуть более живыми.

— Да.

— Тогда слушай.

Он наклонился еще ближе, к самому ее уху (но Нина не почувствовала ничего — ни запаха, ни тепла его тела). И рассказал.

* * *

Она еле шла. Ее будто разворотили изнутри, но, вспоминая случившееся, она до крови впивалась ногтями в ладони — и повторяла то, что сказал ее Господин.

«Это точка. Абсолютная, окончательная точка на прошлой жизни. Неужели так бывает? За что мне столько счастья — непохожего на всё, что было раньше?».

Она встала у светофора и решила отдышаться. Даже воздух входил в легкие с трудом, будто все внутренние органы поразило случившееся, и они не работали по-прежнему. Странными казались люди вокруг: они шли мимо Нины, и она видела, какие они пустые, какие безжизненные — и самые шумные казались бессмысленнее всех.

Она раскрыла сумочку, порылась в ней и достала мобильник.

— Лиля? Привет, Лиля. Да я потом расскажу, все хорошо. У тебя как дела, как с Сашкой? Да? Надо же. Серьезно? Это он серьезно так? И что хочешь делать? Слушай, вот это номер. Да… да… Да, слушай! Я хотела тебя спросить, только там никто не подслушивает? Ну да. Тебе никогда не хотелось попробовать с девушкой? О… А ты мне раньше не рассказывала. Нет, у меня никогда. Нет, мне это правда интересно! Просто я тоже не говорила. Да, я предлагаю себя. Хорошо. Давай, может, встретимся на днях?

Зеленый свет успел уже вспыхнуть и погаснуть четыре раза, и на пятый она пошла домой: высыпаться и готовиться.

* * *

Осторожные, неумелые сначала прикосновения, начавшиеся с дружеских объятий — продержавшихся чуть дольше, чем обычно, и Нина скользнула ладонями по взмокшей Лилиной спине, к которой пристало платье.

Коктейли — тот самый «Биттер лемон». Медленные, до невозможности глупые разговоры.

Тем вечером Нина обставила все по собственному вкусу. Включила любимую лампу, наполнявшую комнату сиреневым светом, откопала в книжном шкафу диск с музыкой Вивальди. Лиля оказалась удивительно нежной и послушной, даже почти не болтала: только посмотрев в глаза Нины, она растаяла и иногда лишь нерешительно отвечала на ее вопросы. И даже чаще — поглядывая на подругу, кусала губы.

Нина ничего не почувствовала, когда стягивала с нее короткое малиновое платье, когда целовала непривычно мягкую и нежную кожу: на животе, у ребер, на краях ее увесистой груди. Когда расстегивала замок лифчика, когда условные трусики проскользнули по стройным длинным ногам. Только особый, незнакомый ей раньше голод.

Лиля закатывала глаза и уводила в сторону взгляд, дыша прерывисто, широко открывая рот. Она не смотрела, когда Нина привязывала ей руки к решетке кровати — слишком крепко, слишком надежно, чем было нужно. А потом ей на глаза лег платок, затянувшийся прочным узлом на затылке.

Нина уселась ей на грудь, и Лиля вздохнула от боли и неожиданности. Но не возражала. Рука Нины выудила из щели между матрасом и спинкой кухонный нож. «Достаточно ли острый?» — подумала она снова и снова отбросила мысль. По ее мышцам и костям текла сила, готовая выжимать воду из камней.

Лиля уже слабела и почти засыпала. Она даже не удивилась, когда холодок стали коснулся ее горла: сначала в одном месте, потом в другом, — Нина примеривалась…

* * *

Она облизывала губы, которых касалась соленая влага, и улыбалась. Этот синий простор, этот аромат, эта свежесть воды, в которую она с упоением вошла — тут же добежав до места, где поверхность сравнялась с ее талией — все это было обещанием рая. Только свет солнца, от которого она недовольно жмурилась, неприятно жег: хотелось скрыться от него на холодной глубине, так, чтобы поверхность сомкнулась над головой и никогда более не размыкалась.

«Почему я раньше не была на море?» — спрашивала она себя в который раз и отвечала: если бы и была, оно казалось бы совсем другим.

Она шла и шла дальше, погружаясь глубже в этот жидкий бархат, поднимая выше руку с пакетом.

Закрыв глаза, Нина смотрела за бликами солнца, которые отражались от водной ряби и проникали через веки. Соленая влага оросила лицо, и она стерла с лица слезы, смеясь. Рука с грузом — под полиэтиленом угадывалось что-то круглое, как небольшой арбуз — опустилась в воду.

Сердце стучало медленно.

Руки Нины ушли под воду и легли на трусики. Погрузившись на секунды под воду, она освободила сначала одну, а потом другую ногу.

— Я пришла, любимый.