Крестики без ноликов

Мы все очень любили Макса. Взъерошенного двадцатишестилетнего пацана. С его дурацкими ужимками, ухмылками, странными привычками: например, приходить без звонка и хоть какого предупреждения в гости — или часами уговаривать пойти с ним, когда у тебя вообще-то дела, очень важные, горит все. Но мы встречали его даже в шесть утра у порога и искренне обнимали, плевали на дедлайны на работе, когда он тащил куда-нибудь в ночь. Потому что знали: сейчас будет интересно.

Мы все его очень любили — прошедшее время неслучайно, но совсем не о том. Просто когда он все это провернул… и кем стал в итоге… Тяжело говорить.

Как он появился в нашей компании? Мы однажды попытались вспомнить, но не смогли. Наверное, просто возник ниоткуда, как всегда. Сел рядом и сказал: «Ребята, у меня офигенная идея — давайте вы со мной познакомитесь?»

Нет, идеализировать я его не хочу. Он умел бесить как никто. Мы как-то ехали вдвоем в автобусе, и мне нужно было прочитать толстенную методичку к работе — так он всю дорогу кружил рядом и пантомимой изображал способы моей немедленной казни. Штук двадцать, наверное, придумал вариантов — за то, что я не уделял ему должного внимания.

Сам он не то чтобы всегда болтал или паясничал. Иногда замыкался. Но даже в такие моменты оставался в центре внимания. Например, громко мычал одну и ту же ноту. А когда молчаливость проходила, превращал это в мелодию, нагружал нас подручными предметами и заставлял ему подыграть.

Самая важная, наверное, деталь — это мел. Белый кусок мела всегда был при нем. Макс объяснял: это чтобы рисовать крестики на стенах домов, асфальте и других пригодных вещах — пометить, что был здесь. «Стараюсь ходить там, где их еще нет, — сказал он. — Когда на карте живого места не останется, перееду. У меня такой крестовый поход».

Город у нас мелкий, скорее большая деревня, так что Макс пробыл с нами от силы пару лет. Потом позвонил, прокричал в трубку что-то радостное, типа: «Эй, ребята, а я сваливаю!». И исчез. Мы только по страничкам в соцсетях, которые он вел нерегулярно, видели другие улицы и других людей на снимках. Сообщения игнорировал через раз. Обидно не было — как на Макса обижаться? — но пусто стало точно. Особенно когда ушел со старых аккаунтов и не предупредил, совсем растворился в неизвестности.

Вместо него слухи расползлись: знакомые знакомых рассказывали о Максе странные вещи, например, про его больную лейкемией сестру, которой он чудом доставал большие деньги (он разве где-то работал?), про благотворительность какую-то, спасенных животных. Что тут было сказать? Мы перемалывали всё это, смеялись, качали головами — и ничего о нем не понимали, до сих пор.

А потом вообще забыли на семь лет, пока сарафанное радио не донесло новость: Макса не стало. Оксюморон какой-то. Пришлось все вверх дном перевернуть, все связи поднять, чтобы убедиться. «Загадочные обстоятельства» мало что проясняли, но я даже свидетельство о смерти пощупал, на могилу сходил в чужом городе.

Один из наших вспомнил о «крестовом походе» и правильно сказал:

— Видимо, дошел.

Никто не решил, что это неуместная шутка. Мы напились в хламейший хлам и пошли гулять по городу… и…

Теперь мы иногда так делаем. Когда у кого-то из наших очень важный вопрос. Не то чтобы этот кто-то сразу находит ответ или его жизнь тут же встает на нужные рельсы — хотя да, рано или поздно понимает, рано или поздно все налаживается.

Мы просто бродим по улицам. Ищем крестики, те самые. Их осталось не так много, все-таки стены моют, тротуары чистят. Но почти всегда находим эти меловые следы. Тогда кто-нибудь из нас касается белой, размашистой отметины — почерк Макса даже тут сложно было бы спутать — и мы все слышим в голове один и тот же голос.

Он начинает говорить:

— Ребята, у меня офигенная идея…

Мы все очень любили Макса. Теперь чтим. Уважаем. Иногда даже боготворим.