Колдунья и часы
Джону исполнилось двенадцать, когда его родители вконец обеднели. Они никогда и не жили припеваючи, всё ютились на клочочке неплодородной земли, которая ни разу не давала много урожая. А тут еще и сын подрос: ест много, а толку мало. На земле потрудиться — всегда готов, но что толку от такой-то земли? Тут бы в город идти наниматься, да чудной был Джон, ничего особого не умел, да и не хотел уметь.
Вот родители между собой и решили от него избавиться. А в то время слух ходил, что одна колдунья, жившая неподалеку, хочет взять себе помощника — мальчишку не слишком глупого — да не задаром, а за большие деньги. «Какая удача, — подумали тогда родители Джона, — отведем-ка мы его прямо завтра к ней, а то еще опередят!»
И вот Джона — мальчишку не бойкого и не крепко умного, но смышленого — на следующий день продали ведьме.
То была старуха очень неприветливая, сварливая и своенравная, и Джону она сразу не понравилась. Во дворе ее дома ходили двое псов — обычных сторожевых псов, только в три раза больше, да с мордами острыми и хитрыми, похожими на крысиные. А на лице у ведьмы сидел только один глаз, огромный и туманный, с кровавыми прожилками, второй же заменяла обросшая морщинистой кожей пустота. Ее уродливое лицо обрамляла копна седых волос — очень длинных и очень спутанных, так что казалось, что в них при желании можно найти несколько летучих мышей. «Самая настоящая ведьма, — подумал Джон, взглянув на нее в первый раз. — Только вот что же едят эти летучие мыши, которые живут в ее волосах?» И прыснул. Старуха вознегодовала.
— Гаденыш мелкий, ты чего смеешься? — спросила она. — Забавляться ночью будешь, а сейчас ты у меня поработаешь. Уж я тебя уму-разуму научу!
— Это правильно, это правильно, — согласились родители Джона: сначала отец, а потом и мать.
Так началась жизнь Джона у колдуньи. А оказалась она долгой.
Работой его и родители не обделяли, а тут приходилось трудиться целый день, от рассвета до заката, что летом, что зимой. Старуха обычно уходила куда-то по делам, и все хозяйство лежало на его мальчишеских плечах. Ему приходилось ухаживать не только за обычным огородом — который у колдуньи был просто огромен — но и за особым ее ведьминским местом, которое она называла Садом Времени.
Вместо фруктов, ягод и овощей ведьма тут выращивала часы. Наручные росли на низких кустиках, как земляника; с деревьев гроздями свисали круглые будильники; высокими стволами из земли вырастали большие настенные часы с маятником. И за всем этим причудливым садом нужен был глаз да глаз: каждое растеньице нужно полить, каждый механизм — завести, а когда и смазать, каждый — проверить на время. Для последнего Джон сверялся с большими часами на стене дома колдуньи и решал, созрели часы или еще нет. Молодые и незрелые спешили, переспевшие (не дай Бог! колдунья обещала три шкуры спустить с Джона, если тот проморгает хоть одни паршивенькие часики) — переспевшие отставали. Мальчик срезал урожай в этом странном Саду Времени и отдавал колдунье, а та продавала на ярмарке в городе.
Скверно жилось Джону. Кормили его хлебом с отрубями да скудной похлебкой, которая непонятно из чего была сварена, — и хотя он целый день возился с огородом, на котором зрели сочные плоды на любой вкус, деликатесы, которые по слухам подавались на королевском столе, — ему не доставалось ничего из них, а украсть он не мог: колдунья следила за ним с тройным вниманием и такие намерения чуяла за версту.
Ей, впрочем, всегда было за что его отчитать. А если не было — могла придумать. Например, решить, что Джон хочет сбежать: иногда она становилась особенно подозрительной. «Ну, ну, беги, мой малыш, — смеялась она тогда. — Твои потроха станут хорошим обедом для моих песиков. Давно я их человечинкой не баловала».
Что говорить — Джону хотелось сменить свою участь на менее скорбную. Но псы ведьмы и правда выглядели кровожадными, и даже когда хозяйка надолго отлучалась, Джон за ворота свой нос не казал.
Со временем — с такой небогатой пищи и скуки — Джон слабел, и уход за огородом и Садом Времени давался ему все тяжелее. Старуха все чаще кричала на него, ведь он теперь, бывало, плошал. Ни разу не ошибся только в ночном задании — но о нем надо рассказать особо.
Всякий раз в полночь Джону нужно было подходить к часам, которые висели на внешней стене дома колдуньи — к тем самым, что висели со стороны Сада Времени и по которым он сверял остальные часы. Мальчик переводил их минутную стрелку ровно на сто тысяч оборотов назад. Крутить надо было очень быстро, и, конечно, Джон ни за что бы не справился, если бы не специальный ключ от этих часов, который ему неохотно доверила ведьма. На рассвете нужно было переводить стрелки обратно, вперед.
Это получное задание, утверждала ведьма, самое серьезное: она так напускалась на Джона, обещая страшные расправы в случае ошибки, что бедняга на несколько минут глох. Конечно, он не смел спросить и даже намекнуть: зачем это нужно и почему так важно?
Сама работа не была сложной, сложно было другое: встать до полуночи, если Джону удавалось заснуть к тому времени, и во второй раз, не перепутать время и ни в коем случае не проспать. Каким легким это казалось сначала — и каким тяжелым оказалось потом! Изнуренный дневной работой, Джон валился с ног и засыпал так крепко, что, казалось, из глубины сна его нужно вызволять, спасать оттуда. Какое уж тут — самому встать в полночь, а потом при первых лучах рассвета!
Тогда Джон решил договориться с петухом, который жил у этой колдуньи. Тот согласился ему помочь и теперь будил его оба раза за ночь, кукарекая во весь голос. Ведьма, похоже, спала крепко и ни разу даже не спросила о петухе.
— А знаешь, — спросил он спустя несколько ночей у Джона, — зачем она это делает? Зачем ей давать тебе такую нелепую работу?
— Нет, — признался Джон и пожал плечами, — я думал — это какая-то магия, и меня это совсем не интересует.
— А зря ты так, — ответил петух. — Дело в том, что эти часы связаны со временем, которое сейчас царит в ее доме. Ты живешь в маленькой конурочке рядом, я — в сарае, и нас это не касается, и мы не видим, что там происходит. Но сам дом действительно возвращается в прошлое, на сто тысяч часов назад! Сначала я просто изнывал от любопытства. А потом однажды, когда ты перевел часы, я забрался на карниз у окна ее спальни, подслушивал и немного подглядывал. И ты не поверишь! Колдунья помолодела, похорошела, стала стройной и красивой… И у нее там был кавалер, наверное, какой-то любовник из ее молодости. Вот так! Она просто хочет возвращаться в свою молодость время от времени, а потом — когда ты на рассвете переводишь стрелку обратно — возвращается.
— Надо же, — сказал в ответ Джон. — Но зачем нам это знать?
— Поживем — увидим, — ответил петух.
И жизнь пошла по-прежнему, только теперь Джон сдружился с петухом колдуньи, и ему было уже не так тоскливо. Тот помогал ему чем мог, а иногда развлекал разными историями да сплетнями о колдунье.
Но вот наступил день, который окончательно убедил Джона бежать от его хозяйки — и как можно скорее.
Она и раньше, возвращаясь из города, отзывала Джона от огорода, отдохнуть в маленький домик — это значило, что ей надо сделать какие-то особые дела, те, что глаз Джона видеть не должен. И Джон послушно удалялся. Но в этот раз его тоже съело любопытство, да и злость к ведьме накопилась непомерная, и Джон покорно согласился уйти, а сам спрятался за деревцем — начал наблюдать.
Вот тут он страху натерпелся! Колдунья сначала отошла, но скоро вернулась — с лопатой и мешком, из которого сочилась кровь. В мешке, как Джон вскоре увидел, были мертвые младенцы — ведьма закапывала их как удобрение для своего огорода. «Вот это да. Какой ужас», — подумал Джон и осел на землю, подавив крик. Потом он тихо отполз в свой домик и долго из него не возвращался — до тех пор, пока громогласный крик ведьмы не вызвал его обратно, заодно отругав за медлительность.
Надо убить старую ведьму, решил Джон, и бежать. Да, да. А псы будут уже не помехой: петух убеждал Джона, что те — не обычные псы, а могущественные демоны, призванные защищать колдунью, и их держит только ее заклятье… или, по слухам, ее договор с дьяволом, за который она расплатилась глазом.
В тот же вечер мальчик, бредя как во сне, зашел в дом ведьмы, заранее взяв с собой садовые ножницы, и приблизился к хозяйке, которая уже спала. Он даже не посоветовался со своим другом, настолько его переполняли ужас и ярость — из-за тех мертвых младенцев. Мальчик хотел выколоть ведьме ее последний глаз. А потом с ней будет легче справиться… Да, план был жесток, а Джон едва держался на ногах, но он убеждал себя, что сможет. За все сотворенные злодеяния ведьма заслуживала смерти — а ему нужно было обрести свободу.
Но старуха очнулась сразу, как только Джон приблизился к ее постели.
— Что это ты задумал, маленький стервец? — взвыла она и поднялась на кровати, сверкнув единственным глазом.
Джон замялся, но тут же нашелся.
— Простите меня, недостойного, госпожа. Я всего лишь хотел Вас немного постричь, — сказал он смиренно. — Я подумал, что негоже двум лишним, все время выбивающимся локонам портить Ваши прекрасные волосы. Но попросить Вас о такой чести для себя я не смел, поэтому и хотел сделать это ночью.
Звучало глупо, хотя мальчик потом удивлялся: как он складно ответил! А старуха была падка на лесть и поэтому поверила: Джон угодил ее тщеславию, и, может, она совсем запуталась во временах и хотела считать, что прекрасна всегда. Но, чтобы не распускать юношу, она все же прикрикнула:
— Больше не смей брать вещи без разрешения, а тем более шастать по моему дому! А ну брысь в свой домик, да готовься к полуночи! Смотри у меня, чтобы сегодня все сделал правильно, не то сварю тебя на обед, да скушаем тебя в три рта с песиками, а череп твой повешу над дверью. Для устрашения будущих слуг! Понял?
Джон кивнул: он привык к таким угрозам.
— Понял, госпожа.
Он пошел прочь из дома, но не собирался спать до полуночи — нет, нужен был новый план. Мальчик пошел в сарай.
— Что же ты, чуть не убил старуху? — встретил его друг. — Ее крик аж отсюда было слыхать, здорово ты перепугал ее, наверное. Я уж за тебя беспокоился — убила она тебя на месте или уже в печку засовывает… Как же ты выжил?
— Соврал, — ответил Джон и удивился проницательности петуха. — Но я хочу бежать этой ночью.
— Ты верно решил, — ответил петух. — Знаешь, у меня как раз появилась идея: она даже слишком простая, как мы раньше не додумались? Мы же переводим стрелки в часах — и в доме колдуньи время идет назад или вперед, правильно? Правильно. Так почему бы не перевести время далеко в будущее вместо прошлого, так, чтобы она состарилась и умерла? Наверное, она нас совсем за дураков считает, если думает, что мы не используем такой шанс. Ну как тебе?
— И правда, как просто, — сказал Джон. — Но тогда это нужно сделать прямо сейчас, если она заснула. А то она может понять, что происходит, выбежать и спустить собак — да или задушить своими костлявыми руками.
— Верно.
— Давай тогда ты попробуешь залезть на карниз у ее спальни — с которого ты подглядывал в прошлый раз — и посмотреть, спит ли она. Если спит — говори скорее мне, и я поспешу в Сад Времени переводить часы вперед. А потом возьму тебя — и побежим отсюда куда глаза глядят.
Так они и договорились.
Джон остался у сарая, чтобы не поднимать лишнего шума у окна ведьминской спальни, а петух пошел к дому.
Мальчику стало страшно. Три года он служил у ведьмы и натерпелся многого, но так страшно ему еще не было. Все прежние угрозы и крики он не считал за такую уж серьезную опасность: ведьма ведь нуждалась в работнике, а значит, убивать его за мелкую оплошность было ни к чему. Но тут мальчик решил покончить с ней! Конечно, в ответ ведьма тут же захочет убить мальчика — может, даже и не сразу, а сначала помучить.
Джона передернуло. Слепое бесстрашие, с которым он шел тогда к колдунье, вооруженный ножницами, испарилось до конца.
Спустить собак — тоже угроза, которую он мог вскоре ощутить на себе… Джон выглянул в сторону ворот: огромные туши, почти безволосые и с острыми крысиными мордочками — мускулистые, поджарые убийцы, демоны во плоти. Они были на месте. Один из псов спал, преграждая путь к воротам, другой расхаживал взад и вперед, будто караульный. Джон снова задрожал.
Он надеялся, что их план сработает, а животные правда вернутся к себе в преисподнюю — больше ни на что надеяться и не оставалось. Даже если он засунет петуха за пазуху и умудрится перелезть через высокий забор — то есть не пойдет мимо псов, что значило мгновенную смерть — их все равно нагонят и растерзают в считанные секунды.
Но вот петух вернулся, и долго шел к Джону, чтобы не повышать голос. Подойдя почти вплотную, он сказал:
— Она спит. Торопись, но тихо, и будь начеку. Я скоро подоспею к тебе. Переводи часы далеко, далеко вперед, чтобы наверняка.
Джон кивнул и пошел быстрее в сад, прикрывая пламя свечи рукой, чтобы не потухло от скорости.
Каждый шаг казался ему таким громким, что мог бы разбудить сотню мертвецов, а дорога к саду, которую он бы в иное время преодолел не задумываясь, виделась долгой, долгой тропой.
Но вот уже те самые часы перед ним: еле виден в свете свечи циферблат, огромный, с длинными металлическими стрелками. Он был для мальчика столь же знакомым, сколь и осточертевшим.
Вот Джон пошарил на полочке рядом с часами, где он всегда оставлял специальный ключ для этих часов… И — его не было! Нигде — ни рядом, ни в механизме часов, ни даже в траве под ногами!
Джона охватил ужас. И только в него начали закрадываться подозрения, как весь сад вдруг вспыхнул ярким, огненным светом. Джон обернулся и увидел колдунью с развевающимися седыми волосами. Она стояла в центре Сада Времени и улыбалась, глядя на него.
— Который час, Джон? — взвизгнула она и расхохоталась. — Который час? Еще не настала полночь?
Джон случайно перевел глаза на какие-то из часов, росших рядом с ним. О Боже! Все часы в саду будто сошли с ума: минутные стрелки крутились назад и вперед, быстро и без остановок, то и дело меняя направление. Такого Джон еще не видел. А колдунья стояла среди всего этого безумия и хохотала.
— Который час, Джон? — повторила она.
Мальчику хотелось бежать, но он будто прирос к своему месту. Да и — куда, куда? Везде его ждала только смерть.
— Может, тебя нужно постричь? — спросила ведьма и подняла руку с садовыми ножницами — теми самыми. — И правда, ты так оброс за эти два года! Ничего, мы сейчас это исправим!
Джон, дрожа, вжался в каменную стену. Да, конечно, она поняла его желание, не могла не понять, и теперь желала мести… Он уже чувствовал боль в своем воображении — адскую, жестокую боль. Сквозь нее он слышал только, как беспорядочно звенят, тарахтят, щелкают будильники…
Колдунья приближалась, на ходу занося ножницы. С ее губ не сходила улыбка. Джон мог только наблюдать и слушать.
— Я не хочу тебя убивать, скверный мальчишка, — сказала она. — Нет, ты меня хотел убить, а я тебя не хочу. Зачем? Я просто получу один твой глазик — хороший, юный глазик — и навсегда отсюда уйду. Дьявол давно уже приготовил мне теплое местечко — да не в котле, нет, прямо рядом с собой. Да-да. А ему вот нужна твоя душа — но он придет за ней после, может, ты даже не заметишь, когда.
У Джона уже расширились глаза от ужаса, а колени тряслись так, что ноги готовы были подкоситься и уронить мальчика в траву.
Но вдруг забрезжила надежда: Джон увидел, как сзади к ведьме приближается петух. Птица шла тихо, и та, конечно, не могла ее заметить — и когда петух был уже готов вспрыгнуть к ней на спину, Джон понял, что колдунью нужно отвлечь.
Он сорвал часики, которые росли рядом, — милые круглые часики из тех, что можно носить в кармане — и бросил их ведьме в лицо. Рассвирепев, она отбила часы ножницами и рванула вперед на Джона, даже не заметив трепыханья петушиных крыл за спиной.
— Ах ты щенок! — заорала она и схватила Джона за плечи. — Убила бы тебя, да не могу! Ну держись, сейчас будет очень больно!
И — ужас! — как только клюв петуха готов был коснуться ее головы, она все же почувствовала угрозу и, развернувшись, ударила петуха — так, что он камнем упал в траву.
С бульканием и с пеной изо рта у нее вырвался новый смешок, когда она схватила Джона вновь и вонзила ножницы рядом с его правым глазом. Все чувства мальчика заглушила боль — та самая, настоящая, которую он только что предчувствовал! В полном помутнении рассудка, сдерживаемый в яви разве что какой-то магией, он видел сквозь алые сполохи, как ведьма взяла кровавый комочек, отбросила в сторону ножницы и приложила его к своему невидящему глазу. Новый глаз начинал прирастать к лицу, пока она шептала заклятия. А потом она снова рассмеялась и ушла, не обернувшись, и последним, что Джон увидел, были две тени, мелькнувшие рядом с ней.
Очнулся он совсем не скоро — так казалось, по крайней мере, ведь он продирался сквозь дебри своего сознания, полного воспоминаний и мыслей, прочесывая каждый миллиметр его идей и образов. Он побывал в каждом уголке своей памяти и каждом закоулке своей головы, встретился с множеством людей — тех, кого знал и о ком лишь слышал, но главным собеседником был он сам: он спорил с собой, спорил целую вечность, спорил о чем-то лишь об одном, но таком, что даже не расскажешь в двух словах. В конце концов он сдался — или выиграл? Как тут скажешь?
И главное — что, решив с собой все споры, он вышел из этого сна новым, вышел в настоящий мир под лучами утреннего солнца, все там же, в Саду Времени.
Первым, кого увидел Джон, был петух. Тот выглядел потрепанным: единственный удар, который ему нанесла колдунья, оказался все равно очень сильным.
— Ты жив, — сказал он Джону с облегчением. — Ты можешь идти? Нам нужно добраться до города, чтобы врач забинтовал твой… правый глаз. Он очень сильно болит? Джон?
Джон без труда встал и чуть ли не с усмешкой взглянул на петуха, на сад, на дом позади себя… Все казалось таким ничтожным, таким мелким, таким отвратительным — и таким притягательным одновременно…
— Нет, — сказал Джон. — Мне не нужно к врачу. Мой глаз совсем уже не болит.
И правда: боль ушла и уступила место силе, которая разлилась теплом по телу мальчика. Он чувствовал, как в мышцах даже покалывает от ее переизбытка — а ведь только несколько часов назад Джон чувствовал себя раздавленным…
— Уже? — удивился петух и чуть не захлебнулся молчанием, когда посмотрел на своего друга.
— Уже, — сказал Джон и улыбнулся, пройдя несколько шагов и со все большим злорадством оглядываясь вокруг единственным глазом. — Да и не хочу я никуда идти, глупая птица. Мне и здесь будет хорошо. Разве может такое хорошее место оставаться без хозяина?
Вот родители между собой и решили от него избавиться. А в то время слух ходил, что одна колдунья, жившая неподалеку, хочет взять себе помощника — мальчишку не слишком глупого — да не задаром, а за большие деньги. «Какая удача, — подумали тогда родители Джона, — отведем-ка мы его прямо завтра к ней, а то еще опередят!»
И вот Джона — мальчишку не бойкого и не крепко умного, но смышленого — на следующий день продали ведьме.
То была старуха очень неприветливая, сварливая и своенравная, и Джону она сразу не понравилась. Во дворе ее дома ходили двое псов — обычных сторожевых псов, только в три раза больше, да с мордами острыми и хитрыми, похожими на крысиные. А на лице у ведьмы сидел только один глаз, огромный и туманный, с кровавыми прожилками, второй же заменяла обросшая морщинистой кожей пустота. Ее уродливое лицо обрамляла копна седых волос — очень длинных и очень спутанных, так что казалось, что в них при желании можно найти несколько летучих мышей. «Самая настоящая ведьма, — подумал Джон, взглянув на нее в первый раз. — Только вот что же едят эти летучие мыши, которые живут в ее волосах?» И прыснул. Старуха вознегодовала.
— Гаденыш мелкий, ты чего смеешься? — спросила она. — Забавляться ночью будешь, а сейчас ты у меня поработаешь. Уж я тебя уму-разуму научу!
— Это правильно, это правильно, — согласились родители Джона: сначала отец, а потом и мать.
Так началась жизнь Джона у колдуньи. А оказалась она долгой.
Работой его и родители не обделяли, а тут приходилось трудиться целый день, от рассвета до заката, что летом, что зимой. Старуха обычно уходила куда-то по делам, и все хозяйство лежало на его мальчишеских плечах. Ему приходилось ухаживать не только за обычным огородом — который у колдуньи был просто огромен — но и за особым ее ведьминским местом, которое она называла Садом Времени.
Вместо фруктов, ягод и овощей ведьма тут выращивала часы. Наручные росли на низких кустиках, как земляника; с деревьев гроздями свисали круглые будильники; высокими стволами из земли вырастали большие настенные часы с маятником. И за всем этим причудливым садом нужен был глаз да глаз: каждое растеньице нужно полить, каждый механизм — завести, а когда и смазать, каждый — проверить на время. Для последнего Джон сверялся с большими часами на стене дома колдуньи и решал, созрели часы или еще нет. Молодые и незрелые спешили, переспевшие (не дай Бог! колдунья обещала три шкуры спустить с Джона, если тот проморгает хоть одни паршивенькие часики) — переспевшие отставали. Мальчик срезал урожай в этом странном Саду Времени и отдавал колдунье, а та продавала на ярмарке в городе.
Скверно жилось Джону. Кормили его хлебом с отрубями да скудной похлебкой, которая непонятно из чего была сварена, — и хотя он целый день возился с огородом, на котором зрели сочные плоды на любой вкус, деликатесы, которые по слухам подавались на королевском столе, — ему не доставалось ничего из них, а украсть он не мог: колдунья следила за ним с тройным вниманием и такие намерения чуяла за версту.
Ей, впрочем, всегда было за что его отчитать. А если не было — могла придумать. Например, решить, что Джон хочет сбежать: иногда она становилась особенно подозрительной. «Ну, ну, беги, мой малыш, — смеялась она тогда. — Твои потроха станут хорошим обедом для моих песиков. Давно я их человечинкой не баловала».
Что говорить — Джону хотелось сменить свою участь на менее скорбную. Но псы ведьмы и правда выглядели кровожадными, и даже когда хозяйка надолго отлучалась, Джон за ворота свой нос не казал.
Со временем — с такой небогатой пищи и скуки — Джон слабел, и уход за огородом и Садом Времени давался ему все тяжелее. Старуха все чаще кричала на него, ведь он теперь, бывало, плошал. Ни разу не ошибся только в ночном задании — но о нем надо рассказать особо.
Всякий раз в полночь Джону нужно было подходить к часам, которые висели на внешней стене дома колдуньи — к тем самым, что висели со стороны Сада Времени и по которым он сверял остальные часы. Мальчик переводил их минутную стрелку ровно на сто тысяч оборотов назад. Крутить надо было очень быстро, и, конечно, Джон ни за что бы не справился, если бы не специальный ключ от этих часов, который ему неохотно доверила ведьма. На рассвете нужно было переводить стрелки обратно, вперед.
Это получное задание, утверждала ведьма, самое серьезное: она так напускалась на Джона, обещая страшные расправы в случае ошибки, что бедняга на несколько минут глох. Конечно, он не смел спросить и даже намекнуть: зачем это нужно и почему так важно?
Сама работа не была сложной, сложно было другое: встать до полуночи, если Джону удавалось заснуть к тому времени, и во второй раз, не перепутать время и ни в коем случае не проспать. Каким легким это казалось сначала — и каким тяжелым оказалось потом! Изнуренный дневной работой, Джон валился с ног и засыпал так крепко, что, казалось, из глубины сна его нужно вызволять, спасать оттуда. Какое уж тут — самому встать в полночь, а потом при первых лучах рассвета!
Тогда Джон решил договориться с петухом, который жил у этой колдуньи. Тот согласился ему помочь и теперь будил его оба раза за ночь, кукарекая во весь голос. Ведьма, похоже, спала крепко и ни разу даже не спросила о петухе.
— А знаешь, — спросил он спустя несколько ночей у Джона, — зачем она это делает? Зачем ей давать тебе такую нелепую работу?
— Нет, — признался Джон и пожал плечами, — я думал — это какая-то магия, и меня это совсем не интересует.
— А зря ты так, — ответил петух. — Дело в том, что эти часы связаны со временем, которое сейчас царит в ее доме. Ты живешь в маленькой конурочке рядом, я — в сарае, и нас это не касается, и мы не видим, что там происходит. Но сам дом действительно возвращается в прошлое, на сто тысяч часов назад! Сначала я просто изнывал от любопытства. А потом однажды, когда ты перевел часы, я забрался на карниз у окна ее спальни, подслушивал и немного подглядывал. И ты не поверишь! Колдунья помолодела, похорошела, стала стройной и красивой… И у нее там был кавалер, наверное, какой-то любовник из ее молодости. Вот так! Она просто хочет возвращаться в свою молодость время от времени, а потом — когда ты на рассвете переводишь стрелку обратно — возвращается.
— Надо же, — сказал в ответ Джон. — Но зачем нам это знать?
— Поживем — увидим, — ответил петух.
И жизнь пошла по-прежнему, только теперь Джон сдружился с петухом колдуньи, и ему было уже не так тоскливо. Тот помогал ему чем мог, а иногда развлекал разными историями да сплетнями о колдунье.
Но вот наступил день, который окончательно убедил Джона бежать от его хозяйки — и как можно скорее.
Она и раньше, возвращаясь из города, отзывала Джона от огорода, отдохнуть в маленький домик — это значило, что ей надо сделать какие-то особые дела, те, что глаз Джона видеть не должен. И Джон послушно удалялся. Но в этот раз его тоже съело любопытство, да и злость к ведьме накопилась непомерная, и Джон покорно согласился уйти, а сам спрятался за деревцем — начал наблюдать.
Вот тут он страху натерпелся! Колдунья сначала отошла, но скоро вернулась — с лопатой и мешком, из которого сочилась кровь. В мешке, как Джон вскоре увидел, были мертвые младенцы — ведьма закапывала их как удобрение для своего огорода. «Вот это да. Какой ужас», — подумал Джон и осел на землю, подавив крик. Потом он тихо отполз в свой домик и долго из него не возвращался — до тех пор, пока громогласный крик ведьмы не вызвал его обратно, заодно отругав за медлительность.
Надо убить старую ведьму, решил Джон, и бежать. Да, да. А псы будут уже не помехой: петух убеждал Джона, что те — не обычные псы, а могущественные демоны, призванные защищать колдунью, и их держит только ее заклятье… или, по слухам, ее договор с дьяволом, за который она расплатилась глазом.
В тот же вечер мальчик, бредя как во сне, зашел в дом ведьмы, заранее взяв с собой садовые ножницы, и приблизился к хозяйке, которая уже спала. Он даже не посоветовался со своим другом, настолько его переполняли ужас и ярость — из-за тех мертвых младенцев. Мальчик хотел выколоть ведьме ее последний глаз. А потом с ней будет легче справиться… Да, план был жесток, а Джон едва держался на ногах, но он убеждал себя, что сможет. За все сотворенные злодеяния ведьма заслуживала смерти — а ему нужно было обрести свободу.
Но старуха очнулась сразу, как только Джон приблизился к ее постели.
— Что это ты задумал, маленький стервец? — взвыла она и поднялась на кровати, сверкнув единственным глазом.
Джон замялся, но тут же нашелся.
— Простите меня, недостойного, госпожа. Я всего лишь хотел Вас немного постричь, — сказал он смиренно. — Я подумал, что негоже двум лишним, все время выбивающимся локонам портить Ваши прекрасные волосы. Но попросить Вас о такой чести для себя я не смел, поэтому и хотел сделать это ночью.
Звучало глупо, хотя мальчик потом удивлялся: как он складно ответил! А старуха была падка на лесть и поэтому поверила: Джон угодил ее тщеславию, и, может, она совсем запуталась во временах и хотела считать, что прекрасна всегда. Но, чтобы не распускать юношу, она все же прикрикнула:
— Больше не смей брать вещи без разрешения, а тем более шастать по моему дому! А ну брысь в свой домик, да готовься к полуночи! Смотри у меня, чтобы сегодня все сделал правильно, не то сварю тебя на обед, да скушаем тебя в три рта с песиками, а череп твой повешу над дверью. Для устрашения будущих слуг! Понял?
Джон кивнул: он привык к таким угрозам.
— Понял, госпожа.
Он пошел прочь из дома, но не собирался спать до полуночи — нет, нужен был новый план. Мальчик пошел в сарай.
— Что же ты, чуть не убил старуху? — встретил его друг. — Ее крик аж отсюда было слыхать, здорово ты перепугал ее, наверное. Я уж за тебя беспокоился — убила она тебя на месте или уже в печку засовывает… Как же ты выжил?
— Соврал, — ответил Джон и удивился проницательности петуха. — Но я хочу бежать этой ночью.
— Ты верно решил, — ответил петух. — Знаешь, у меня как раз появилась идея: она даже слишком простая, как мы раньше не додумались? Мы же переводим стрелки в часах — и в доме колдуньи время идет назад или вперед, правильно? Правильно. Так почему бы не перевести время далеко в будущее вместо прошлого, так, чтобы она состарилась и умерла? Наверное, она нас совсем за дураков считает, если думает, что мы не используем такой шанс. Ну как тебе?
— И правда, как просто, — сказал Джон. — Но тогда это нужно сделать прямо сейчас, если она заснула. А то она может понять, что происходит, выбежать и спустить собак — да или задушить своими костлявыми руками.
— Верно.
— Давай тогда ты попробуешь залезть на карниз у ее спальни — с которого ты подглядывал в прошлый раз — и посмотреть, спит ли она. Если спит — говори скорее мне, и я поспешу в Сад Времени переводить часы вперед. А потом возьму тебя — и побежим отсюда куда глаза глядят.
Так они и договорились.
Джон остался у сарая, чтобы не поднимать лишнего шума у окна ведьминской спальни, а петух пошел к дому.
Мальчику стало страшно. Три года он служил у ведьмы и натерпелся многого, но так страшно ему еще не было. Все прежние угрозы и крики он не считал за такую уж серьезную опасность: ведьма ведь нуждалась в работнике, а значит, убивать его за мелкую оплошность было ни к чему. Но тут мальчик решил покончить с ней! Конечно, в ответ ведьма тут же захочет убить мальчика — может, даже и не сразу, а сначала помучить.
Джона передернуло. Слепое бесстрашие, с которым он шел тогда к колдунье, вооруженный ножницами, испарилось до конца.
Спустить собак — тоже угроза, которую он мог вскоре ощутить на себе… Джон выглянул в сторону ворот: огромные туши, почти безволосые и с острыми крысиными мордочками — мускулистые, поджарые убийцы, демоны во плоти. Они были на месте. Один из псов спал, преграждая путь к воротам, другой расхаживал взад и вперед, будто караульный. Джон снова задрожал.
Он надеялся, что их план сработает, а животные правда вернутся к себе в преисподнюю — больше ни на что надеяться и не оставалось. Даже если он засунет петуха за пазуху и умудрится перелезть через высокий забор — то есть не пойдет мимо псов, что значило мгновенную смерть — их все равно нагонят и растерзают в считанные секунды.
Но вот петух вернулся, и долго шел к Джону, чтобы не повышать голос. Подойдя почти вплотную, он сказал:
— Она спит. Торопись, но тихо, и будь начеку. Я скоро подоспею к тебе. Переводи часы далеко, далеко вперед, чтобы наверняка.
Джон кивнул и пошел быстрее в сад, прикрывая пламя свечи рукой, чтобы не потухло от скорости.
Каждый шаг казался ему таким громким, что мог бы разбудить сотню мертвецов, а дорога к саду, которую он бы в иное время преодолел не задумываясь, виделась долгой, долгой тропой.
Но вот уже те самые часы перед ним: еле виден в свете свечи циферблат, огромный, с длинными металлическими стрелками. Он был для мальчика столь же знакомым, сколь и осточертевшим.
Вот Джон пошарил на полочке рядом с часами, где он всегда оставлял специальный ключ для этих часов… И — его не было! Нигде — ни рядом, ни в механизме часов, ни даже в траве под ногами!
Джона охватил ужас. И только в него начали закрадываться подозрения, как весь сад вдруг вспыхнул ярким, огненным светом. Джон обернулся и увидел колдунью с развевающимися седыми волосами. Она стояла в центре Сада Времени и улыбалась, глядя на него.
— Который час, Джон? — взвизгнула она и расхохоталась. — Который час? Еще не настала полночь?
Джон случайно перевел глаза на какие-то из часов, росших рядом с ним. О Боже! Все часы в саду будто сошли с ума: минутные стрелки крутились назад и вперед, быстро и без остановок, то и дело меняя направление. Такого Джон еще не видел. А колдунья стояла среди всего этого безумия и хохотала.
— Который час, Джон? — повторила она.
Мальчику хотелось бежать, но он будто прирос к своему месту. Да и — куда, куда? Везде его ждала только смерть.
— Может, тебя нужно постричь? — спросила ведьма и подняла руку с садовыми ножницами — теми самыми. — И правда, ты так оброс за эти два года! Ничего, мы сейчас это исправим!
Джон, дрожа, вжался в каменную стену. Да, конечно, она поняла его желание, не могла не понять, и теперь желала мести… Он уже чувствовал боль в своем воображении — адскую, жестокую боль. Сквозь нее он слышал только, как беспорядочно звенят, тарахтят, щелкают будильники…
Колдунья приближалась, на ходу занося ножницы. С ее губ не сходила улыбка. Джон мог только наблюдать и слушать.
— Я не хочу тебя убивать, скверный мальчишка, — сказала она. — Нет, ты меня хотел убить, а я тебя не хочу. Зачем? Я просто получу один твой глазик — хороший, юный глазик — и навсегда отсюда уйду. Дьявол давно уже приготовил мне теплое местечко — да не в котле, нет, прямо рядом с собой. Да-да. А ему вот нужна твоя душа — но он придет за ней после, может, ты даже не заметишь, когда.
У Джона уже расширились глаза от ужаса, а колени тряслись так, что ноги готовы были подкоситься и уронить мальчика в траву.
Но вдруг забрезжила надежда: Джон увидел, как сзади к ведьме приближается петух. Птица шла тихо, и та, конечно, не могла ее заметить — и когда петух был уже готов вспрыгнуть к ней на спину, Джон понял, что колдунью нужно отвлечь.
Он сорвал часики, которые росли рядом, — милые круглые часики из тех, что можно носить в кармане — и бросил их ведьме в лицо. Рассвирепев, она отбила часы ножницами и рванула вперед на Джона, даже не заметив трепыханья петушиных крыл за спиной.
— Ах ты щенок! — заорала она и схватила Джона за плечи. — Убила бы тебя, да не могу! Ну держись, сейчас будет очень больно!
И — ужас! — как только клюв петуха готов был коснуться ее головы, она все же почувствовала угрозу и, развернувшись, ударила петуха — так, что он камнем упал в траву.
С бульканием и с пеной изо рта у нее вырвался новый смешок, когда она схватила Джона вновь и вонзила ножницы рядом с его правым глазом. Все чувства мальчика заглушила боль — та самая, настоящая, которую он только что предчувствовал! В полном помутнении рассудка, сдерживаемый в яви разве что какой-то магией, он видел сквозь алые сполохи, как ведьма взяла кровавый комочек, отбросила в сторону ножницы и приложила его к своему невидящему глазу. Новый глаз начинал прирастать к лицу, пока она шептала заклятия. А потом она снова рассмеялась и ушла, не обернувшись, и последним, что Джон увидел, были две тени, мелькнувшие рядом с ней.
Очнулся он совсем не скоро — так казалось, по крайней мере, ведь он продирался сквозь дебри своего сознания, полного воспоминаний и мыслей, прочесывая каждый миллиметр его идей и образов. Он побывал в каждом уголке своей памяти и каждом закоулке своей головы, встретился с множеством людей — тех, кого знал и о ком лишь слышал, но главным собеседником был он сам: он спорил с собой, спорил целую вечность, спорил о чем-то лишь об одном, но таком, что даже не расскажешь в двух словах. В конце концов он сдался — или выиграл? Как тут скажешь?
И главное — что, решив с собой все споры, он вышел из этого сна новым, вышел в настоящий мир под лучами утреннего солнца, все там же, в Саду Времени.
Первым, кого увидел Джон, был петух. Тот выглядел потрепанным: единственный удар, который ему нанесла колдунья, оказался все равно очень сильным.
— Ты жив, — сказал он Джону с облегчением. — Ты можешь идти? Нам нужно добраться до города, чтобы врач забинтовал твой… правый глаз. Он очень сильно болит? Джон?
Джон без труда встал и чуть ли не с усмешкой взглянул на петуха, на сад, на дом позади себя… Все казалось таким ничтожным, таким мелким, таким отвратительным — и таким притягательным одновременно…
— Нет, — сказал Джон. — Мне не нужно к врачу. Мой глаз совсем уже не болит.
И правда: боль ушла и уступила место силе, которая разлилась теплом по телу мальчика. Он чувствовал, как в мышцах даже покалывает от ее переизбытка — а ведь только несколько часов назад Джон чувствовал себя раздавленным…
— Уже? — удивился петух и чуть не захлебнулся молчанием, когда посмотрел на своего друга.
— Уже, — сказал Джон и улыбнулся, пройдя несколько шагов и со все большим злорадством оглядываясь вокруг единственным глазом. — Да и не хочу я никуда идти, глупая птица. Мне и здесь будет хорошо. Разве может такое хорошее место оставаться без хозяина?