Дженни-енот
Одну девочку звали Дженни, и у нее не было ни сестер, ни братьев, только отец и мачеха. Отец весь день работал на фабрике, а мачеха заставляла свою падчерицу много трудиться по дому, кричала на нее и била, если у той что-то не ладилось.
И вот в один день у Дженни все как будто валилось из рук, а мачеха так сердилась, что, как казалось девочке, готова ее убить.
Вот Дженни уронила глиняный горшок на пол — и мачеха на нее закричала: «Ах ты растяпа этакая, маленькая крыска, да что б у тебя руки и ноги превратились в лапы!» Дженни охнула: и правда, руки у нее превратились в маленькие черные лапки с коготками, и ножки тоже… Она не смогла устоять и тут же опустилась на пол. Как же ей теперь сварить кашу, если до стола теперь даже не дотянуться?
А мачеха слышит из соседней комнаты, что Дженни замешкалась и перестала трудиться, и кричит ей:
— Да что ты там, заснула? А ну быстрей за работу!
И Дженни неуклюже схватила горшок — он не треснул при падении, слава богу — обеими передними лапками и попыталась встать на задних. На самую малость она привстала, но тут же потеряла равновесие — как уж тут поставишь горшок на стол, да еще насыплешь туда крупу! Да и крупу на пол не стащишь: не дотянешься… Дженни хотела уже сказать о своем несчастье мачехе, и что не может так, да очень уж ее боялась.
«Может, она ведьма?» — подумала Дженни. И девочка горько расплакалась, а когда стала вытирать быстро бегущие слезки — еще и случайно поцарапала себе лицо коготками. Ох увидит ее мачеха сейчас — что же будет! Но та не выходила из своей комнаты и только кричала на весь дом:
— Ах ты там плачешь, замарашка! Вместо того, чтобы делом заняться! Да пусть у тебя лицо превратится в мордочку енота!
Дженни охнула и пролепетала: «Какая же я бедная!» — а вместо этого получился тонкий писк. Она потрогала лицо лапками — там и правда была пушистая остроносая мордочка!
И она заплакала еще пуще, и черно-серая шерстка стала намокать от слез. Какая же она некрасивая сейчас, наверное! Ее же никто не полюбит теперь, а отец не узнает и прогонит! Она ведь даже не сможет сказать ему, что это она, его дочь! Теперь Дженни стала просто маленьким уродливым зверьком в человеческом платьице.
«Я такими лапками не смогу держать даже метлу, и теперь уж ни с какой работой не справлюсь, — горевала она. — И кашу не смогу есть, я же все время буду ронять ложку… наверное, я умру с голоду».
«А мальчишки, — задумалась она потом. — Как буду с ними теперь играть? Они просто прогонят меня или вообще захотят забить камнями…»
И тут уже вошла мачеха с большой кочергой в руках.
— Ну, теперь-то я могу тебя убить, а вечером сварю суп, поедим с твоим отцом! — сказала она.
Дженни на какое-то мгновение замерла, но поняла: надо бежать. И припустила к выходу, только так неуклюже, что задела ножку стола: с него полетели яйца и разбились у ног мачехи. Дженни проскользнула мимо нее, а та, развернувшись, не удержалась и упала. «Чтобы и хвост енотий вырос у тебя, паршивая негодяйка!» — крикнула она вдогонку Дженни. И девочка на бегу стала чувствовать, как у нее вырастает хвост, пушистый и толстенький, как у любого енота.
Дженни выбежала на улицу, скользя на своих неуверенных тонких лапках. Один господин пнул ее, потому что она попала ему под ноги — она отлетела к каменной стенке какого-то дома и почувствовала сильную боль. Как страшно! Где же ей теперь жить и что есть?
Осторожно уже, очень осторожно она пошла мимо ног людей, которые прогуливались или спешили, в грязных рабочих ботинках и изысканных туфлях, между женских юбок и мужских брюк. Старалась прижиматься к стенам и вздрагивала, когда ее задевал хотя бы краешек чьей-то одежды. Дрожала она и от холода поздней осени, он проникал сквозь шкурку и платье — которое, по правде говоря, было больше похоже на лохмотья.
Может, отец все же узнает ее, поймет, что это его заколдованная дочь? «Я смогу его убедить, что это я, — решила Дженни. — Сделаю что-нибудь человеческое, ну… ну что-нибудь, он должен меня узнать». Но он работал далеко, и Дженни не знала дороги к его фабрике, ведь никогда там не была. Спросить у прохожих она не могла, а ждать у дома было делом опасным: там ее наверняка искала мачеха. «Может, сходить к булочнику, с которым дружит папа? — подумала тогда она. — Нет, он и раньше меня не узнавал и всегда путал имя, что уж теперь-то».
Через несколько кварталов на Дженни напала собака, исхудавшая и голодная злая дворняга, и девочка долго спасалась бегством по узким улочкам, пока, наконец, не юркнула в щель в одной из стен. «Надо же, — подумала она. — Никогда не знала, что умею так быстро бегать!» Только вот лапки болели, а кое-где она их стерла в кровь о камни мостовой. Она почувствовала себя очень, очень уставшей.
За щелью еще рычала собака, так что Дженни решила забраться глубже в дом.
Там было темно: похоже, она попала в какую-то кладовку. Девочка обрадовалась, что сможет найти еду. Но тут же, продвигаясь вперед, она наткнулась на что-то теплое и мягкое и отпрянула, а это нечто распрямилось, и Дженни, с уже привыкающими к темноте глазами, поняла: это енот!
Он был старым и выглядел тоже уставшим, и долго вглядывался в Дженни перепачканной в чем-то мордочкой. Казалось, его тоже ошарашила внезапная встреча. А Дженни не могла сообразить: как здороваться по-енотьему, да и сможет ли она говорить на их языке?
У енота начал дергаться нос, будто он принюхивался.
— Добрый вечер, господин енот, — пропищала Дженни и поразилась: это звучало не на человечьем языке!
Енот, ничего не отвечая, подошел к ней ближе и начал обнюхивать. Дженни терпела, только тряслась мелкой дрожью от волнения. У зверька были такие умные и понимающие глаза — Дженни была уверена, что ни у одного животного прежде не видела таких.
— Ты пахнешь человеком, и одежда на тебе человеческая, — ответил зверек степенным, размеренным голосом, хотя для людей он показался бы писком. — И говоришь ты с акцентом, и размерами крупновата… Ты явно не наша. Кто ты, откуда ты?
Дженни заволновалась еще сильнее.
— Меня зовут Дженни, я живу недалеко отсюда… Мачеха на меня разозлилась сегодня и прокляла, и я стала такой. Меня только что чуть не съели, я устала и голодна, пожалуйста, не сердитесь, что я вас не заметила.
Собеседник продолжал внимательно смотреть на нее. Дженни смотрела в ответ. Ей показалось, что она заметила несколько седых волосков в его шерстке… седеют ли еноты от старости? В любом случае, он, наверное, был очень старым: он выглядел осунувшимся и дряхлым.
— Угощайся вишневым вареньем, девочка, — сказал он и показал на баночки за его спиной. Видимо, он им и лакомился в тот момент, когда Дженни случайно натолкнулась на него. — Кушай пока, станет легче. А заодно и поговорим.
И сам принялся за лакомство: окунул лапку прямо в банку и облизал. Дженни смутилась, но последовала примеру. Какое это было замечательное лакомство! Надо ли говорить, что сладости доставались Дженни раньше совсем редко, почти никогда, — а уж вишневого варенья она вообще ни разу не пробовала!
«Может, это не так уж и плохо — быть енотом», — решила она, вылизав одну баночку до дна.
— Как мне можно называть вас, господин енот? — спросила она. Откуда-то взялась смелость, и на душе полегчало.
— Зови меня Господин Старый енот, так все меня называют, — отвечал ее собеседник. — Я и правда очень стар, хотя совсем еще не собираюсь умирать: я из тех времен, когда мы были почти бессмертны… Да, я знаю совсем другое прошлое и совсем другие времена для нашего народа, девочка. Тогда все было иначе, а людских городов не было и в помине. Это теперь люди захватили всю землю, а мы должны скрываться в тени… Печальное настоящее. Люди очень много шумят, гордятся своими большими городами, хитроумными изобретениями… А что они изобрели действительно полезного, кроме вишневого варенья? Думаю, ничего.
Дженни рассмеялась, но Старый енот посмотрел на нее с удивлением.
— Хочешь, я расскажу тебе историю нашего народа, девочка? — спросил он, пока та пыталась открыть следующую банку с вареньем.
— Конечно, — ответила Дженни, и он начал рассказ.
— Давным-давно весь мир не знал каменных дорог и пыли городов. Мы, еноты, жили огромной дружной семьей в большом лесу… Круглый год он не увядал и был вечно зеленым. Деревья уходили далеко в небо, а небо было таким высоким и прекрасным, что и не приснилось бы никому из сегодняшних смертных. А какие были дожди! Какие вкусные были у дождя капли, вкуснее, чем вода в лесной реке — а даже с ней не сравнится никакой теперешний мед! Мы не знали забот, просто рассказывали друг другу истории, сочиняли стихи и говорили о вечном. Какие чудесные разговоры были между нами — эх, теперь даже еноты разучились говорить друг с другом, что уж скажешь о людях! Тогда бы ты и не узнала нас: наши голоса были глубоки и мелодичны, шерстка — вся белоснежная без единого пятнышка, а глаза — голубее бирюзы! Но однажды нашей счастливой эпохе пришел конец. В лес пришла Огненная колдунья — страшная ведьма с ужасной колдовской силой! И она подожгла наш лес. Мы бежали… мы впервые узнали, что такое ужас. Наши белоснежные шерстки извалялись в саже, а кое-где обуглились, глаза наполнились чернотой от страха, а горло забилось пеплом, сделав наши голоса писклявыми — такими мы и наши дети остались навсегда. С тех пор нам пришлось скрываться от колдуньи. А уж когда люди стали занимать все земли — мы стали прятаться в городах и кормиться их пищей. Молодые уже не знают, не помнят тех времен, они стали просто воришками, плутами и не сохранили никакого благородства. И только я да мои верные друзья каждый день вспоминаем о том прекрасном лесу, о нашей родине, которая была уничтожена… Это тяжело: навсегда потерять родной дом, девочка.
Последние слова были сказаны с такой горечью, что у Дженни защемило в сердце. А как же быть ей, неужели и она потеряла свой родной дом? Никогда не увидит папу? Как тогда она понимает Старого енота…
Пока он молчал, она съела еще одну банку варенья, чтобы успокоиться.
— Как вспомню воздух нашего родного леса, — продолжил енот. — Как вспомню ту доброту и любовь, что царила между всеми нами, как вспомню свою возлюбленную, что погибла в огне… А вспоминаю я каждый день… Трещина проходит по моей душе, и тогда мне кажется, что весь мир должен превратиться в пепел.
— Не надо так думать, Господин Старый енот! — воскликнула Дженни. — Может быть, еще не все потеряно.
— Ты так думаешь, девочка? — поднял голову загрустивший енот, но потом снова поник. — Нет, прошлое уже не вернуть. Того леса больше нет, да и мы уже не т. е. А Огненная ведьма — где ее теперь найти, кому победить? Все правда уже потеряно.
Он замолчал, Дженни тоже. Ей стало очень неловко.
— Господин Старый енот… — начала она. — Вы очень мудрый, может, вы знаете, как я могу снова стать человеком?
— Эх, девочка, — вздохнул тот. — Все ведь мы уже не те, что были раньше. Может, вернись я и мои сородичи в лес, стань мы прежними, мы и правда вернули бы себе мудрость и многие знания об этом мире. Тогда я смог бы тебе помочь. А теперь — могу только пожелать удачи. И заходить сюда иногда — здесь правда очень много варенья, и есть даже кое-что еще.
— Вы здесь живете? — спросила взгрустнувшая Дженни.
— Нет, что ты. В таких местах ночевать опасно: никогда ведь не знаешь, когда людям захочется проверить свои запасы… Так только, утолять голод: но и тут не зевай, девочка — я лишился кончика хвоста, когда после долгого голодания увлекся ужином. У людей часто оказывается под рукой топор, когда они слышат шорох в доме.
Дженни вдруг стало так жалко и своего старого собеседника, и себя. Так жалко, что она уже не могла быть здесь и говорить с этим грустным старичком. Она попрощалась и поспешила на улицу.
Там смеркалось.
Собака исчезла: только на мокрой земле переулка остались ее и Дженни следы.
Девочка, не зная, куда деваться от нахлынувшей тоски, пошла куда глаза глядят — по узким улочкам, по карнизам, по крышам; ей так хотелось, чтобы ее обнял папа, и она понимала, что он уже никогда этого не сделает. Все время, пока она шла, ей казалось, что рядом что-то хлопает — она удивлялась этому звуку и немного боялась, но не понимала, откуда он, и старалась о нем забыть. Но потом, когда она взобралась на самую высокую крышу и стала смотреть оттуда на людей, рядом с ней приземлилась сова.
— Привет, Дженни, — сказала она, глядя на девочку пристально. Так смотреть, наверное, умеют только совы.
— Добрый вечер, госпожа… Сова, — ответила Дженни, надеясь, что та поймет ее. — А откуда вы знаете мое имя?
— Я слышала, о чем ты говорила со Старым енотом, — ответила птица. Голос ее звучал грубовато и не внушал девочке доверия. — Я летела с тобой всю дорогу от того дома, не зная, сказать тебе или нет.
— Сказать о чем? — спросила Дженни слабым голосом.
Сова начала переминаться с лапки на лапку, потом развернулась и чуть-чуть прошла в сторону, а потом вновь повернулась к девочке.
— Старый енот сказал тебе не всю правду, Дженни, — сказала она через несколько мгновений. — У него доброе сердце и он ни за что не стал бы подвергать такую маленькую девочку опасности. Но все знают, где живет Огненная ведьма, и знают, как ее победить, только живет она далеко, а прийти к ней во владения — это почти верная смерть, и все, кто хотел сразиться с ней, уже мертвы. Но я видела то, как ты теряешь надежду, и решила, что все-таки должна сказать тебе об этом.
Сова хмурилась.
— Она живет на Темных озерах. До ее замка даже добраться нелегко, каждый шаг у прудов — испытание, но только тот, кто прошел их все, сможет взглянуть в глаза Огненной ведьмы. Если твое сердце окажется добрым и сильным — а я вижу, что оно у тебя такое — ты сможешь добраться до замка, а там, под подушкой колдуньи, хранится старинный меч, которым можно ее победить. Говорят, этот клинок выкован из тысячи загубленных ею душ. Чары рассеются, и весь народ енотов снова сможет обрести дом…
— И я, может быть, тоже, — со страхом и надеждой добавила Дженни.
Сова молчала и смотрела на девочку, ожидая. Город уже погружался в ночь.
— А вы сможете меня туда перенести, госпожа Сова? — спросила девочка.
— Смогу, Дженни, — охотно ответила Сова. — Только готовься: полетим мы далеко, дорога займет не одну ночь. Есть в пути придется мало. Крепись и готовься к ужасной встрече.
— Я готова, — сказала девочка, и Сова взяла ее в когти и тут же рванула к звездному небу над крышами.
И они правда летели долго, а говорили мало: ощущение полета навевало на Дженни сон, и в основном она спала, но тревожно — ей снились пожары. Иногда она просыпалась, вздрагивая, и маленькое сердечко замирало от ужаса, когда она понимала, что летит — и что если бы она дернулась сильнее, может, Сова выронила бы ее. Но та держала Дженни крепко, и девочке казалось, что Сова никогда не устанет.
Пару раз они приземлялись, но пищи так и не нашли — это были какие-то странные леса и выжженные равнины, без людей, без животных, без жизни.
Может, они летели двое суток, может, трое: у Дженни смешались ночи и дни, и она не могла уже считать время. Но наконец Сова вновь начала снижаться, и Дженни поняла, что это не очередной привал: перед ними раскинулась гладь черных, черных озер с редкими узкими тропинками и мостиками, а далеко, в холмах, что высились за озерами — мрачные шпили замка.
— Я оставлю тебя здесь, Дженни, — сказала Сова, опуская ее на землю («Почему здесь так горячо? Ведь солнца даже не видно», — подумала девочка). — Я буду прятаться неподалеку, чтобы потом прилететь в замок: мне нельзя на Темные озера, мое сердце не такое же чистое, как твое. Только невинная душа девочки сможет вытерпеть их, а почему — я и сама не могу тебе сказать. Но я даже не смогу взглянуть на колдунью и остаться в живых, если не пройду испытаний. Так что мне нужно быть очень осторожной, когда я прилечу за тобой. Жди меня!
И она взлетела, не дожидаясь ответа. Дженни выдохнула, собираясь с силами и стараясь не думать о страшном. Хотя в действительности она боялась даже Совы: та разговаривала угрюмо и не казалась дружелюбной. Может, сама природа так с ней распорядилась: она могла только хмуриться и никогда не могла улыбаться? Дженни вспомнила, как ее пугало уханье сов, когда она еще была человеком.
Ох, а как она боялась этих озер, как боялась этих шпилей вдалеке, как боялась колдуньи! Даже если она достанет меч — то что с ним делать? Она всего лишь маленькая девочка, которую заколдовали, она и обычную палочку не смогла бы взять теперь, не то что меч. Здесь нужен рыцарь…
Но Дженни сама не заметила, как пошла вперед. Земля жгла ее енотьи лапки, так что идти медленно было даже труднее.
Она прошла почти половину пути, как ей казалось — и стала уже думать, что Сова спутала, что не будет никаких испытаний — но тут, когда она ступила на очередной деревянный мостик, глубины озер вспыхнули внутренним искрящимся светом. Это было похоже на вспышку молнии в пасмурный вечер.
Дженни содрогнулась. Она не прекратила идти, но ее взгляд окунулся в те глубины, что стали разворачиваться перед ней прямо на гладкой, очень гладкой поверхности воды под узеньким мостиком. Это завораживало.
Картины, одна за другой, раскрывались перед ней, картины ее собственной жизни. Вот мама… вот папа… Дженни видела их любовь друг к другу и к ней, видела, как они отказываются от еды, чтобы накормить ее, видела, как мама всегда с улыбкой засыпает рядом с ней… У девочки все болезненно сжалось внутри, когда она поняла, как ее любили родители. А мама — какой она была красивой, какой доброй была! Дженни ведь совсем не помнила ее, а папа говорил, что она умерла от какой-то страшной болезни…
Но вот Дженни исполняется два или три года, и происходит ужасное. В их дом врываются двое грабителей с топорами, какие-то пьяные и злые ублюдки, которые угрожают маме и что-то требуют. Мама отступает и прижимает к себе маленькую Дженни. Папа на чердаке, он еще не успел прибежать. Грабители свирепеют — они и так были взбешены — и один из них замахивается топором. Мама разворачивается, закрывая Дженни, топор опускается на ее спину, и она падает. Злодеи застывают, ошарашенные, и тут прибегают люди…
По енотьей мордочке Дженни побежали крупные слезы. «Вот как было все на самом деле, — подумала она. — Боже, как ужасно! А мама… она ведь… она ведь защищала меня и умерла ради меня! Какой кошмар!»
И она очень горько заплакала, но шла все дальше, и смотрела дальше то, что показывали ей озера.
А они показывали ее капризы, то, как она сбежала из дома совсем маленькая и то, как ее искал встревоженный до смерти отец; то, как она дралась с мальчишками и разбила одному губу; то, как врала отцу и другим взрослым; как воровала у соседей яблоки…
«Ой… — задумалась пораженная Дженни. — Неужели все это правда сделала я?»
Что-то она забыла, что-то смогла вспомнить — и то, что забыла, жгло сильнее, ведь как можно забыть собственные плохие поступки!
Потом Дженни увидела, как в их дом пришла мачеха, — и тут Дженни увидела столько своих дурных дел!.. Почти любое задание, которое ей давала мачеха, заканчивалось маленькой местью от девочки: плевок в суп, грабли рядом с дверью, мышеловки, оставленные будто случайно не в тех местах… Дженни поразилась, как даже незаметно для себя она творила пакости — и хотя многие из них были безобидными, а другие безуспешными, они случались почти каждый день! Дженни даже почувствовала сердцем ту злобу, которой были наполнены ее поступки, — те, которые она совершала сама! Почему же только сейчас она стала понимать, как прогнило ее маленькое сердечко?!
«Нет, я не пройду испытания, — подумала Дженни, останавливаясь и заливаясь слезами, — я плохая, плохая, плохая. Мое сердце не годится для того, чтобы победить колдунью».
А темная гладь озер показывала все новые и новые дни Дженни, все самое плохое, что та успела сделать. Так мало лет, а так много случилось этого плохого!
Наконец — разговор Дженни со Старым енотом, а потом с Совой, и тут Дженни совсем отчаялась.
«Ведь я совсем не переживала за них, я переживала только за себя! — поняла она. — Я решила идти совсем не ради других, а только ради себя, ради того, чтобы смочь вернуться домой, чтобы мне помогли избавиться от мачехи! Какая я бесчувственная! Из-за меня умерла мама, а потом я становилась только хуже и хуже!»
И теперь, казалось, уже вся шерстка Дженни промокла насквозь от слез.
«Как привлекательно выглядят эти озера, — подумала она. — Как легко сейчас упасть вот в это, что в шаге от меня — и больше никому и никогда не делать зла!»
И вот, как околдованная, она стала вглядываться в озеро, которое снова стало темным и отражало только ее саму — мокрого маленького енота. Дженни не могла ступить ни вперед, ни назад.
«Я могла бы вырасти и стать как моя мачеха, или как та страшная колдунья, что прогнала енотов из леса», — подумала Дженни, и вот озеро, будто услышав ее мысли, стало показывать лес, о котором говорил Старый енот. Белые зверьки спасались бегством — а многие исчезали в пламени — и гнала их огромная фигура колдуньи, в руках которой был огонь, и ее лицо было лицом Дженни.
Будто холод сковал все тело девочки, она будто превратилась в одну ледяную глыбу, которая вот-вот сорвется. Она уже ничего не могла сделать с собой, ее влекло вниз. И вот она уже начала падать… Но нет, задняя ее лапка потянулась назад, и Дженни просто потеряла равновесие и рухнула на мост.
«Я должна идти вперед, — произнесла она вслух. — Именно ради других и должна».
И она пошла, хотя она была уже совсем без сил и еле передвигала лапы, и ни единой мысли о том, чтобы остановиться, ее не посетило, а озера оставались зеркально-темными и пустыми.
Нет, в ней не было и ликования, хотя она понимала, что победила колдовство, прошла испытание.
Теперь вся дорога до замка показалась ей короткой: прошли какие-то мгновения — и она очутилась у подножья замка и уже искала трещины в кладке, по которым смогла бы взбежать по стене к окну, или места, с которых могла бы прыгнуть на карниз. Но рядом с замком не росло ни одного дерева — вокруг расстилалась выжженная черная земля, сухая и твердая, как камень. Стены же замка казались безупречно гладкими, будто стеклянными, и окна смотрели с далекой высоты. Дженни не смогла найти даже ворот.
Замок с тремя шпилями, которые вонзались в хмурое небо, показался девочке огромным гнилым зубом.
— Молодец, Дженни, — услышала она над собой знакомый хриплый голос. Это была Сова. Она, зажмурив глаза и трясясь всем телом, летела к ней — надо же, как она боялась! Дженни даже удивилась, что сама не испытывает такого страха, как эта большая птица. Когда она успела его потерять?
— Сейчас я доставлю тебя к окну ее спальни, — сказала Сова. — Она спит очень крепко, и тебе несложно будет достать меч из-под ее подушки. Говорят, она умеет менять свой рост: если она предстанет перед тобой великаншей, значит, поднапрячься придется чуть больше. Но главное, конечно, — это не застать ее пробуждения. А значит, тебе придется поторопиться. Поняла?
Сова говорила почти шепотом и не открывала глаза.
Дженни кивнула, а потом опомнилась и ответила вслух:
— Да.
— Как достанешь меч — спеши вниз, на кухню. Я расскажу тебе, что делать дальше. Я пойду сейчас другим путем. Ты готова?
— Да.
Сова взяла Дженни в лапы и подняла в воздух. Девочке показалось, что той уже тяжело, что ее хватка уже не та, что была всего пару часов назад.
— Я подниму тебя вверх, а ты смотри, где окно с синими шторами, — сказала Сова. — Оно где-то здесь, но твои глаза должны мне помочь.
— Хорошо, — ответила Дженни и через несколько мгновений сказала, — вот оно! Летите чуть выше, на два этажа, и на пять окон правее!
— Ты не смогла бы без моих советов, Дженни, — сказала Сова, точно угадав, куда ей подлететь. — Поэтому я не могла рисковать жизнью: стоило мне одним глазом взглянуть на колдунью, как я упала бы замертво. Значит, мне нужно было ослепить себя.
Дженни тряхнуло. Она думала, что Сова так уродливо жмурится — но нет, она ослепла, лишила себя глаз.
А сказала девочка только одно:
— Я справлюсь, — и поспешила через окно в замок. Хлопанье крыльев за окном тут же начало стихать, отдаляясь.
Комната у ведьмы оказалась огромной и роскошно обставленной: везде висели золотые украшения и мелко расписанные ковры, а постель на огромной кровати колдуньи была расшита золотыми огненными цветами. Она спала спиной к девочке. Тихими, мягкими шагами — как хороши для этого звериные ножки! — Дженни перебежала на другую сторону от ложа колдуньи.
Та и правда была глубоко погружена в сон, но… Дженни взглянула в ее лицо и оцепенела. Это была ее мачеха! Ее мачеха и была Огненной ведьмой!
Но не было времени ни на удивление, ни на раздумья, и Дженни помнила это. Тихо она взобралась на кровать, стараясь ничего не задеть, ничего не свалить на пол. Ведьма дышала прерывисто, и всякий раз, когда ее ритм сбивался, Дженни охватывал страх.
Подушек в изголовье лежало много, и Дженни пришлось не одну минуту осторожно щупать их, пытаясь отыскать рукоятку меча. В конце концов она ее нашла и стала тянуть на себя — меч оказался небольшим, скорее кинжалом, даже по меркам маленькой Дженни. Ей нелегко было держать его в передних лапках, стоя при этом на задних, поэтому она осторожно зажала его во рту.
«Может, я покончу с ней сейчас же? — подумала Дженни. — Так легко воткнуть этот кинжал ей в горло… Нет, нет, какая я жестокая! И Сова сказала мне идти вниз, наверное, все не так просто. Лучше следовать ее советам».
И Дженни выбежала в коридор. Лестница нашлась не сразу, хотя Дженни очень спешила. Через несколько минут они столкнулись с Совой у дверей кухни.
— А где вся прислуга? — спросила Дженни, положив меч на пол.
— У них уборка в другом крыле, я проследила, — ответила Сова. — Нам нужно спешить, скорее, скорее заходи внутрь!
Дженни зашла.
— Зачем нам нужно все это? — спросила она, оглядывая то ли кухню, то ли магическую лабораторию ведьмы: так много тут стояло склянок, пробирок, котлов с разными жидкостями. Где-то раздавалось бульканье и шипение.
— Ведьму нельзя победить никаким оружием, Дженни, — ответила Сова, заходя на кухню, тяжело переваливаясь с одного бока на другой. — И этот меч не оружие, чтобы победить ее.
— А зачем он?
— Предание гласит, что Огненную колдунью можно победить только одним способом, Дженни, — и Сова на мгновение замолчала. — Если этим мечом вырезать невинное сердце, смешать его кровь с травяным настоем и напоить ведьму — она погибнет, и все ее колдовство, совершенное на этой земле, рассеется.
— Значит, — обреченно и смиренно ответила Дженни, — я должна умереть?
— Нет, Дженни, — сказала Сова. — Здесь не умирают, как в других местах. Магия этого места древнее, чем любой человек или зверь. Если ты вырежешь себе сердце, ты не умрешь, твое тело будет жить, просто иначе. Так что ты должна взять сейчас меч и достать свое сердце — я помогу сделать остальное. Я смешаю его кровь с нужным настоем и отнесу пузырек с эликсиром к ней в комнату, если ты сопроводишь меня с твоими здоровыми глазами. Этот маршрут я не помню. Но знай, я должна тебе сказать, еще не поздно вернуться. Я не имею права обрекать тебя на смерть. Еще можно повернуть назад, и я смогу доставить тебя в тот город, в котором ты жила.
— Нет, — ответила девочка, глядя на отвратительные рубцы вместо совиных глаз. — Я не сверну.
Вспоров грудку, Дженни почувствовала больше страха от текущей крови, чем боли — хотя и боль была острой, но она была ничем по сравнению с той, которую девочка пережила на озерах.
На запачканный красным пол скоро упало и сердце Дженни — красный, живой еще комок. Его тут же подобрали совиные лапы.
Дальше все было так, как и сказала Сова. Дженни скоро перестала ощущать боль — только пустоту внутри, в которой не было уже ни печали, ни боли. Она не боялась идти к колдунье, она не хотела вернуться к себе домой — не осталось никаких надежд и страхов.
Перед ее мысленным взором стояла только одна картина: белые звери, идущие в зеленые — зеленее зеленого — леса, где деревья уходят прямо в пушистые облака высокого неба. Ей даже не хотелось быть среди них, ей хотелось, чтобы они — были.
Потом они пошли вверх по лестнице, и Сова испуганно и тихо ухала над головой девочки, прислушиваясь к ее шагам.
Они застали как раз долгое пробуждение ведьмы: она начинала ворочаться в постели, приоткрывать ненадолго глаза и вновь отворачиваться. Сова тихо залетела вслед за Дженни, которая должна была встать у столика, на котором ведьма оставила стакан с каким-то зельем. Сова вновь не ошиблась, тонко слыша шаги Дженни — и вылила пузырек прямо в стакан. Затем они поспешили выйти под громогласный зевок колдуньи, чтобы наблюдать через щелочку прикрытой двери.
«Лишь бы она выпила раньше, — шепнула, трясясь, Сова, — чем выйдет из комнаты, чем увидит или услышит нас».
Так и случилось. Казалось, что она встает целую вечность, целую вечность идет к столику, тянется к стакану… Тут ее что-то отвлекло — и она повернулась к окну. И Дженни отдала бы все свое тело только за то, чтобы рука ведьмы продолжила движение. И вот женщины взяла стакан с зельем, вот поднесла к губам и…
Хватило двух глотков, чтобы Огненная ведьма начала падать, а замок ее — трястись.
— Сейчас все начнет рушиться! — воскликнула Сова, и в голосе ее прозвучало ликование. — Дженни, мы победили!
И она схватила девочку и понесла к окну, и хватка ее была по-прежнему сильной. А Дженни теряла сознание…
Когда она вновь его обрела, то была вновь человеком, маленькой девочкой в лохмотьях, перепачканных кровью. Она лежала на холме, где раньше стоял замок колдуньи — теперь от него не осталось даже камней — и перед ней расстилались черные зеркала озер. Ничто не изменилось вокруг: ни пасмурное небо, затянутое сплошь серым, ни иссушенная земля. Только не было замка, и не было колдуньи, и где-то далеко от Дженни мир становился лучше.
— Не знаю, смогу ли я долететь до своих сородичей, хоть до кого-нибудь, кто поможет мне не умереть, — сказала Сова. — Но тебе пришлось еще хуже. Не пробуй покидать эту землю. Шажок за пределы Темных озер, и ты свалишься замертво. Будь здесь. Эти холмы станут твоим домом. Место будет поддерживать в тебе жизнь, и у тебя будут в распоряжении века, если ты этого захочешь. Может, я еще смогу когда-нибудь прилететь к тебе.
Дженни кивнула, а Сова, не говоря больше ничего, расправила крылья и неуклюже взлетела. Девочка не стала смотреть за ее полетом, она бросила взгляд на горизонт — и замерла на многие-многие дни, ожидая, что когда-нибудь увидит белые пятна среди этой бесконечной черной пустыни, когда-нибудь увидит енотов, бредущих в свой лес.
Больше в своей жизни она никогда ничего не захотела.
И вот в один день у Дженни все как будто валилось из рук, а мачеха так сердилась, что, как казалось девочке, готова ее убить.
Вот Дженни уронила глиняный горшок на пол — и мачеха на нее закричала: «Ах ты растяпа этакая, маленькая крыска, да что б у тебя руки и ноги превратились в лапы!» Дженни охнула: и правда, руки у нее превратились в маленькие черные лапки с коготками, и ножки тоже… Она не смогла устоять и тут же опустилась на пол. Как же ей теперь сварить кашу, если до стола теперь даже не дотянуться?
А мачеха слышит из соседней комнаты, что Дженни замешкалась и перестала трудиться, и кричит ей:
— Да что ты там, заснула? А ну быстрей за работу!
И Дженни неуклюже схватила горшок — он не треснул при падении, слава богу — обеими передними лапками и попыталась встать на задних. На самую малость она привстала, но тут же потеряла равновесие — как уж тут поставишь горшок на стол, да еще насыплешь туда крупу! Да и крупу на пол не стащишь: не дотянешься… Дженни хотела уже сказать о своем несчастье мачехе, и что не может так, да очень уж ее боялась.
«Может, она ведьма?» — подумала Дженни. И девочка горько расплакалась, а когда стала вытирать быстро бегущие слезки — еще и случайно поцарапала себе лицо коготками. Ох увидит ее мачеха сейчас — что же будет! Но та не выходила из своей комнаты и только кричала на весь дом:
— Ах ты там плачешь, замарашка! Вместо того, чтобы делом заняться! Да пусть у тебя лицо превратится в мордочку енота!
Дженни охнула и пролепетала: «Какая же я бедная!» — а вместо этого получился тонкий писк. Она потрогала лицо лапками — там и правда была пушистая остроносая мордочка!
И она заплакала еще пуще, и черно-серая шерстка стала намокать от слез. Какая же она некрасивая сейчас, наверное! Ее же никто не полюбит теперь, а отец не узнает и прогонит! Она ведь даже не сможет сказать ему, что это она, его дочь! Теперь Дженни стала просто маленьким уродливым зверьком в человеческом платьице.
«Я такими лапками не смогу держать даже метлу, и теперь уж ни с какой работой не справлюсь, — горевала она. — И кашу не смогу есть, я же все время буду ронять ложку… наверное, я умру с голоду».
«А мальчишки, — задумалась она потом. — Как буду с ними теперь играть? Они просто прогонят меня или вообще захотят забить камнями…»
И тут уже вошла мачеха с большой кочергой в руках.
— Ну, теперь-то я могу тебя убить, а вечером сварю суп, поедим с твоим отцом! — сказала она.
Дженни на какое-то мгновение замерла, но поняла: надо бежать. И припустила к выходу, только так неуклюже, что задела ножку стола: с него полетели яйца и разбились у ног мачехи. Дженни проскользнула мимо нее, а та, развернувшись, не удержалась и упала. «Чтобы и хвост енотий вырос у тебя, паршивая негодяйка!» — крикнула она вдогонку Дженни. И девочка на бегу стала чувствовать, как у нее вырастает хвост, пушистый и толстенький, как у любого енота.
Дженни выбежала на улицу, скользя на своих неуверенных тонких лапках. Один господин пнул ее, потому что она попала ему под ноги — она отлетела к каменной стенке какого-то дома и почувствовала сильную боль. Как страшно! Где же ей теперь жить и что есть?
Осторожно уже, очень осторожно она пошла мимо ног людей, которые прогуливались или спешили, в грязных рабочих ботинках и изысканных туфлях, между женских юбок и мужских брюк. Старалась прижиматься к стенам и вздрагивала, когда ее задевал хотя бы краешек чьей-то одежды. Дрожала она и от холода поздней осени, он проникал сквозь шкурку и платье — которое, по правде говоря, было больше похоже на лохмотья.
Может, отец все же узнает ее, поймет, что это его заколдованная дочь? «Я смогу его убедить, что это я, — решила Дженни. — Сделаю что-нибудь человеческое, ну… ну что-нибудь, он должен меня узнать». Но он работал далеко, и Дженни не знала дороги к его фабрике, ведь никогда там не была. Спросить у прохожих она не могла, а ждать у дома было делом опасным: там ее наверняка искала мачеха. «Может, сходить к булочнику, с которым дружит папа? — подумала тогда она. — Нет, он и раньше меня не узнавал и всегда путал имя, что уж теперь-то».
Через несколько кварталов на Дженни напала собака, исхудавшая и голодная злая дворняга, и девочка долго спасалась бегством по узким улочкам, пока, наконец, не юркнула в щель в одной из стен. «Надо же, — подумала она. — Никогда не знала, что умею так быстро бегать!» Только вот лапки болели, а кое-где она их стерла в кровь о камни мостовой. Она почувствовала себя очень, очень уставшей.
За щелью еще рычала собака, так что Дженни решила забраться глубже в дом.
Там было темно: похоже, она попала в какую-то кладовку. Девочка обрадовалась, что сможет найти еду. Но тут же, продвигаясь вперед, она наткнулась на что-то теплое и мягкое и отпрянула, а это нечто распрямилось, и Дженни, с уже привыкающими к темноте глазами, поняла: это енот!
Он был старым и выглядел тоже уставшим, и долго вглядывался в Дженни перепачканной в чем-то мордочкой. Казалось, его тоже ошарашила внезапная встреча. А Дженни не могла сообразить: как здороваться по-енотьему, да и сможет ли она говорить на их языке?
У енота начал дергаться нос, будто он принюхивался.
— Добрый вечер, господин енот, — пропищала Дженни и поразилась: это звучало не на человечьем языке!
Енот, ничего не отвечая, подошел к ней ближе и начал обнюхивать. Дженни терпела, только тряслась мелкой дрожью от волнения. У зверька были такие умные и понимающие глаза — Дженни была уверена, что ни у одного животного прежде не видела таких.
— Ты пахнешь человеком, и одежда на тебе человеческая, — ответил зверек степенным, размеренным голосом, хотя для людей он показался бы писком. — И говоришь ты с акцентом, и размерами крупновата… Ты явно не наша. Кто ты, откуда ты?
Дженни заволновалась еще сильнее.
— Меня зовут Дженни, я живу недалеко отсюда… Мачеха на меня разозлилась сегодня и прокляла, и я стала такой. Меня только что чуть не съели, я устала и голодна, пожалуйста, не сердитесь, что я вас не заметила.
Собеседник продолжал внимательно смотреть на нее. Дженни смотрела в ответ. Ей показалось, что она заметила несколько седых волосков в его шерстке… седеют ли еноты от старости? В любом случае, он, наверное, был очень старым: он выглядел осунувшимся и дряхлым.
— Угощайся вишневым вареньем, девочка, — сказал он и показал на баночки за его спиной. Видимо, он им и лакомился в тот момент, когда Дженни случайно натолкнулась на него. — Кушай пока, станет легче. А заодно и поговорим.
И сам принялся за лакомство: окунул лапку прямо в банку и облизал. Дженни смутилась, но последовала примеру. Какое это было замечательное лакомство! Надо ли говорить, что сладости доставались Дженни раньше совсем редко, почти никогда, — а уж вишневого варенья она вообще ни разу не пробовала!
«Может, это не так уж и плохо — быть енотом», — решила она, вылизав одну баночку до дна.
— Как мне можно называть вас, господин енот? — спросила она. Откуда-то взялась смелость, и на душе полегчало.
— Зови меня Господин Старый енот, так все меня называют, — отвечал ее собеседник. — Я и правда очень стар, хотя совсем еще не собираюсь умирать: я из тех времен, когда мы были почти бессмертны… Да, я знаю совсем другое прошлое и совсем другие времена для нашего народа, девочка. Тогда все было иначе, а людских городов не было и в помине. Это теперь люди захватили всю землю, а мы должны скрываться в тени… Печальное настоящее. Люди очень много шумят, гордятся своими большими городами, хитроумными изобретениями… А что они изобрели действительно полезного, кроме вишневого варенья? Думаю, ничего.
Дженни рассмеялась, но Старый енот посмотрел на нее с удивлением.
— Хочешь, я расскажу тебе историю нашего народа, девочка? — спросил он, пока та пыталась открыть следующую банку с вареньем.
— Конечно, — ответила Дженни, и он начал рассказ.
— Давным-давно весь мир не знал каменных дорог и пыли городов. Мы, еноты, жили огромной дружной семьей в большом лесу… Круглый год он не увядал и был вечно зеленым. Деревья уходили далеко в небо, а небо было таким высоким и прекрасным, что и не приснилось бы никому из сегодняшних смертных. А какие были дожди! Какие вкусные были у дождя капли, вкуснее, чем вода в лесной реке — а даже с ней не сравнится никакой теперешний мед! Мы не знали забот, просто рассказывали друг другу истории, сочиняли стихи и говорили о вечном. Какие чудесные разговоры были между нами — эх, теперь даже еноты разучились говорить друг с другом, что уж скажешь о людях! Тогда бы ты и не узнала нас: наши голоса были глубоки и мелодичны, шерстка — вся белоснежная без единого пятнышка, а глаза — голубее бирюзы! Но однажды нашей счастливой эпохе пришел конец. В лес пришла Огненная колдунья — страшная ведьма с ужасной колдовской силой! И она подожгла наш лес. Мы бежали… мы впервые узнали, что такое ужас. Наши белоснежные шерстки извалялись в саже, а кое-где обуглились, глаза наполнились чернотой от страха, а горло забилось пеплом, сделав наши голоса писклявыми — такими мы и наши дети остались навсегда. С тех пор нам пришлось скрываться от колдуньи. А уж когда люди стали занимать все земли — мы стали прятаться в городах и кормиться их пищей. Молодые уже не знают, не помнят тех времен, они стали просто воришками, плутами и не сохранили никакого благородства. И только я да мои верные друзья каждый день вспоминаем о том прекрасном лесу, о нашей родине, которая была уничтожена… Это тяжело: навсегда потерять родной дом, девочка.
Последние слова были сказаны с такой горечью, что у Дженни защемило в сердце. А как же быть ей, неужели и она потеряла свой родной дом? Никогда не увидит папу? Как тогда она понимает Старого енота…
Пока он молчал, она съела еще одну банку варенья, чтобы успокоиться.
— Как вспомню воздух нашего родного леса, — продолжил енот. — Как вспомню ту доброту и любовь, что царила между всеми нами, как вспомню свою возлюбленную, что погибла в огне… А вспоминаю я каждый день… Трещина проходит по моей душе, и тогда мне кажется, что весь мир должен превратиться в пепел.
— Не надо так думать, Господин Старый енот! — воскликнула Дженни. — Может быть, еще не все потеряно.
— Ты так думаешь, девочка? — поднял голову загрустивший енот, но потом снова поник. — Нет, прошлое уже не вернуть. Того леса больше нет, да и мы уже не т. е. А Огненная ведьма — где ее теперь найти, кому победить? Все правда уже потеряно.
Он замолчал, Дженни тоже. Ей стало очень неловко.
— Господин Старый енот… — начала она. — Вы очень мудрый, может, вы знаете, как я могу снова стать человеком?
— Эх, девочка, — вздохнул тот. — Все ведь мы уже не те, что были раньше. Может, вернись я и мои сородичи в лес, стань мы прежними, мы и правда вернули бы себе мудрость и многие знания об этом мире. Тогда я смог бы тебе помочь. А теперь — могу только пожелать удачи. И заходить сюда иногда — здесь правда очень много варенья, и есть даже кое-что еще.
— Вы здесь живете? — спросила взгрустнувшая Дженни.
— Нет, что ты. В таких местах ночевать опасно: никогда ведь не знаешь, когда людям захочется проверить свои запасы… Так только, утолять голод: но и тут не зевай, девочка — я лишился кончика хвоста, когда после долгого голодания увлекся ужином. У людей часто оказывается под рукой топор, когда они слышат шорох в доме.
Дженни вдруг стало так жалко и своего старого собеседника, и себя. Так жалко, что она уже не могла быть здесь и говорить с этим грустным старичком. Она попрощалась и поспешила на улицу.
Там смеркалось.
Собака исчезла: только на мокрой земле переулка остались ее и Дженни следы.
Девочка, не зная, куда деваться от нахлынувшей тоски, пошла куда глаза глядят — по узким улочкам, по карнизам, по крышам; ей так хотелось, чтобы ее обнял папа, и она понимала, что он уже никогда этого не сделает. Все время, пока она шла, ей казалось, что рядом что-то хлопает — она удивлялась этому звуку и немного боялась, но не понимала, откуда он, и старалась о нем забыть. Но потом, когда она взобралась на самую высокую крышу и стала смотреть оттуда на людей, рядом с ней приземлилась сова.
— Привет, Дженни, — сказала она, глядя на девочку пристально. Так смотреть, наверное, умеют только совы.
— Добрый вечер, госпожа… Сова, — ответила Дженни, надеясь, что та поймет ее. — А откуда вы знаете мое имя?
— Я слышала, о чем ты говорила со Старым енотом, — ответила птица. Голос ее звучал грубовато и не внушал девочке доверия. — Я летела с тобой всю дорогу от того дома, не зная, сказать тебе или нет.
— Сказать о чем? — спросила Дженни слабым голосом.
Сова начала переминаться с лапки на лапку, потом развернулась и чуть-чуть прошла в сторону, а потом вновь повернулась к девочке.
— Старый енот сказал тебе не всю правду, Дженни, — сказала она через несколько мгновений. — У него доброе сердце и он ни за что не стал бы подвергать такую маленькую девочку опасности. Но все знают, где живет Огненная ведьма, и знают, как ее победить, только живет она далеко, а прийти к ней во владения — это почти верная смерть, и все, кто хотел сразиться с ней, уже мертвы. Но я видела то, как ты теряешь надежду, и решила, что все-таки должна сказать тебе об этом.
Сова хмурилась.
— Она живет на Темных озерах. До ее замка даже добраться нелегко, каждый шаг у прудов — испытание, но только тот, кто прошел их все, сможет взглянуть в глаза Огненной ведьмы. Если твое сердце окажется добрым и сильным — а я вижу, что оно у тебя такое — ты сможешь добраться до замка, а там, под подушкой колдуньи, хранится старинный меч, которым можно ее победить. Говорят, этот клинок выкован из тысячи загубленных ею душ. Чары рассеются, и весь народ енотов снова сможет обрести дом…
— И я, может быть, тоже, — со страхом и надеждой добавила Дженни.
Сова молчала и смотрела на девочку, ожидая. Город уже погружался в ночь.
— А вы сможете меня туда перенести, госпожа Сова? — спросила девочка.
— Смогу, Дженни, — охотно ответила Сова. — Только готовься: полетим мы далеко, дорога займет не одну ночь. Есть в пути придется мало. Крепись и готовься к ужасной встрече.
— Я готова, — сказала девочка, и Сова взяла ее в когти и тут же рванула к звездному небу над крышами.
И они правда летели долго, а говорили мало: ощущение полета навевало на Дженни сон, и в основном она спала, но тревожно — ей снились пожары. Иногда она просыпалась, вздрагивая, и маленькое сердечко замирало от ужаса, когда она понимала, что летит — и что если бы она дернулась сильнее, может, Сова выронила бы ее. Но та держала Дженни крепко, и девочке казалось, что Сова никогда не устанет.
Пару раз они приземлялись, но пищи так и не нашли — это были какие-то странные леса и выжженные равнины, без людей, без животных, без жизни.
Может, они летели двое суток, может, трое: у Дженни смешались ночи и дни, и она не могла уже считать время. Но наконец Сова вновь начала снижаться, и Дженни поняла, что это не очередной привал: перед ними раскинулась гладь черных, черных озер с редкими узкими тропинками и мостиками, а далеко, в холмах, что высились за озерами — мрачные шпили замка.
— Я оставлю тебя здесь, Дженни, — сказала Сова, опуская ее на землю («Почему здесь так горячо? Ведь солнца даже не видно», — подумала девочка). — Я буду прятаться неподалеку, чтобы потом прилететь в замок: мне нельзя на Темные озера, мое сердце не такое же чистое, как твое. Только невинная душа девочки сможет вытерпеть их, а почему — я и сама не могу тебе сказать. Но я даже не смогу взглянуть на колдунью и остаться в живых, если не пройду испытаний. Так что мне нужно быть очень осторожной, когда я прилечу за тобой. Жди меня!
И она взлетела, не дожидаясь ответа. Дженни выдохнула, собираясь с силами и стараясь не думать о страшном. Хотя в действительности она боялась даже Совы: та разговаривала угрюмо и не казалась дружелюбной. Может, сама природа так с ней распорядилась: она могла только хмуриться и никогда не могла улыбаться? Дженни вспомнила, как ее пугало уханье сов, когда она еще была человеком.
Ох, а как она боялась этих озер, как боялась этих шпилей вдалеке, как боялась колдуньи! Даже если она достанет меч — то что с ним делать? Она всего лишь маленькая девочка, которую заколдовали, она и обычную палочку не смогла бы взять теперь, не то что меч. Здесь нужен рыцарь…
Но Дженни сама не заметила, как пошла вперед. Земля жгла ее енотьи лапки, так что идти медленно было даже труднее.
Она прошла почти половину пути, как ей казалось — и стала уже думать, что Сова спутала, что не будет никаких испытаний — но тут, когда она ступила на очередной деревянный мостик, глубины озер вспыхнули внутренним искрящимся светом. Это было похоже на вспышку молнии в пасмурный вечер.
Дженни содрогнулась. Она не прекратила идти, но ее взгляд окунулся в те глубины, что стали разворачиваться перед ней прямо на гладкой, очень гладкой поверхности воды под узеньким мостиком. Это завораживало.
Картины, одна за другой, раскрывались перед ней, картины ее собственной жизни. Вот мама… вот папа… Дженни видела их любовь друг к другу и к ней, видела, как они отказываются от еды, чтобы накормить ее, видела, как мама всегда с улыбкой засыпает рядом с ней… У девочки все болезненно сжалось внутри, когда она поняла, как ее любили родители. А мама — какой она была красивой, какой доброй была! Дженни ведь совсем не помнила ее, а папа говорил, что она умерла от какой-то страшной болезни…
Но вот Дженни исполняется два или три года, и происходит ужасное. В их дом врываются двое грабителей с топорами, какие-то пьяные и злые ублюдки, которые угрожают маме и что-то требуют. Мама отступает и прижимает к себе маленькую Дженни. Папа на чердаке, он еще не успел прибежать. Грабители свирепеют — они и так были взбешены — и один из них замахивается топором. Мама разворачивается, закрывая Дженни, топор опускается на ее спину, и она падает. Злодеи застывают, ошарашенные, и тут прибегают люди…
По енотьей мордочке Дженни побежали крупные слезы. «Вот как было все на самом деле, — подумала она. — Боже, как ужасно! А мама… она ведь… она ведь защищала меня и умерла ради меня! Какой кошмар!»
И она очень горько заплакала, но шла все дальше, и смотрела дальше то, что показывали ей озера.
А они показывали ее капризы, то, как она сбежала из дома совсем маленькая и то, как ее искал встревоженный до смерти отец; то, как она дралась с мальчишками и разбила одному губу; то, как врала отцу и другим взрослым; как воровала у соседей яблоки…
«Ой… — задумалась пораженная Дженни. — Неужели все это правда сделала я?»
Что-то она забыла, что-то смогла вспомнить — и то, что забыла, жгло сильнее, ведь как можно забыть собственные плохие поступки!
Потом Дженни увидела, как в их дом пришла мачеха, — и тут Дженни увидела столько своих дурных дел!.. Почти любое задание, которое ей давала мачеха, заканчивалось маленькой местью от девочки: плевок в суп, грабли рядом с дверью, мышеловки, оставленные будто случайно не в тех местах… Дженни поразилась, как даже незаметно для себя она творила пакости — и хотя многие из них были безобидными, а другие безуспешными, они случались почти каждый день! Дженни даже почувствовала сердцем ту злобу, которой были наполнены ее поступки, — те, которые она совершала сама! Почему же только сейчас она стала понимать, как прогнило ее маленькое сердечко?!
«Нет, я не пройду испытания, — подумала Дженни, останавливаясь и заливаясь слезами, — я плохая, плохая, плохая. Мое сердце не годится для того, чтобы победить колдунью».
А темная гладь озер показывала все новые и новые дни Дженни, все самое плохое, что та успела сделать. Так мало лет, а так много случилось этого плохого!
Наконец — разговор Дженни со Старым енотом, а потом с Совой, и тут Дженни совсем отчаялась.
«Ведь я совсем не переживала за них, я переживала только за себя! — поняла она. — Я решила идти совсем не ради других, а только ради себя, ради того, чтобы смочь вернуться домой, чтобы мне помогли избавиться от мачехи! Какая я бесчувственная! Из-за меня умерла мама, а потом я становилась только хуже и хуже!»
И теперь, казалось, уже вся шерстка Дженни промокла насквозь от слез.
«Как привлекательно выглядят эти озера, — подумала она. — Как легко сейчас упасть вот в это, что в шаге от меня — и больше никому и никогда не делать зла!»
И вот, как околдованная, она стала вглядываться в озеро, которое снова стало темным и отражало только ее саму — мокрого маленького енота. Дженни не могла ступить ни вперед, ни назад.
«Я могла бы вырасти и стать как моя мачеха, или как та страшная колдунья, что прогнала енотов из леса», — подумала Дженни, и вот озеро, будто услышав ее мысли, стало показывать лес, о котором говорил Старый енот. Белые зверьки спасались бегством — а многие исчезали в пламени — и гнала их огромная фигура колдуньи, в руках которой был огонь, и ее лицо было лицом Дженни.
Будто холод сковал все тело девочки, она будто превратилась в одну ледяную глыбу, которая вот-вот сорвется. Она уже ничего не могла сделать с собой, ее влекло вниз. И вот она уже начала падать… Но нет, задняя ее лапка потянулась назад, и Дженни просто потеряла равновесие и рухнула на мост.
«Я должна идти вперед, — произнесла она вслух. — Именно ради других и должна».
И она пошла, хотя она была уже совсем без сил и еле передвигала лапы, и ни единой мысли о том, чтобы остановиться, ее не посетило, а озера оставались зеркально-темными и пустыми.
Нет, в ней не было и ликования, хотя она понимала, что победила колдовство, прошла испытание.
Теперь вся дорога до замка показалась ей короткой: прошли какие-то мгновения — и она очутилась у подножья замка и уже искала трещины в кладке, по которым смогла бы взбежать по стене к окну, или места, с которых могла бы прыгнуть на карниз. Но рядом с замком не росло ни одного дерева — вокруг расстилалась выжженная черная земля, сухая и твердая, как камень. Стены же замка казались безупречно гладкими, будто стеклянными, и окна смотрели с далекой высоты. Дженни не смогла найти даже ворот.
Замок с тремя шпилями, которые вонзались в хмурое небо, показался девочке огромным гнилым зубом.
— Молодец, Дженни, — услышала она над собой знакомый хриплый голос. Это была Сова. Она, зажмурив глаза и трясясь всем телом, летела к ней — надо же, как она боялась! Дженни даже удивилась, что сама не испытывает такого страха, как эта большая птица. Когда она успела его потерять?
— Сейчас я доставлю тебя к окну ее спальни, — сказала Сова. — Она спит очень крепко, и тебе несложно будет достать меч из-под ее подушки. Говорят, она умеет менять свой рост: если она предстанет перед тобой великаншей, значит, поднапрячься придется чуть больше. Но главное, конечно, — это не застать ее пробуждения. А значит, тебе придется поторопиться. Поняла?
Сова говорила почти шепотом и не открывала глаза.
Дженни кивнула, а потом опомнилась и ответила вслух:
— Да.
— Как достанешь меч — спеши вниз, на кухню. Я расскажу тебе, что делать дальше. Я пойду сейчас другим путем. Ты готова?
— Да.
Сова взяла Дженни в лапы и подняла в воздух. Девочке показалось, что той уже тяжело, что ее хватка уже не та, что была всего пару часов назад.
— Я подниму тебя вверх, а ты смотри, где окно с синими шторами, — сказала Сова. — Оно где-то здесь, но твои глаза должны мне помочь.
— Хорошо, — ответила Дженни и через несколько мгновений сказала, — вот оно! Летите чуть выше, на два этажа, и на пять окон правее!
— Ты не смогла бы без моих советов, Дженни, — сказала Сова, точно угадав, куда ей подлететь. — Поэтому я не могла рисковать жизнью: стоило мне одним глазом взглянуть на колдунью, как я упала бы замертво. Значит, мне нужно было ослепить себя.
Дженни тряхнуло. Она думала, что Сова так уродливо жмурится — но нет, она ослепла, лишила себя глаз.
А сказала девочка только одно:
— Я справлюсь, — и поспешила через окно в замок. Хлопанье крыльев за окном тут же начало стихать, отдаляясь.
Комната у ведьмы оказалась огромной и роскошно обставленной: везде висели золотые украшения и мелко расписанные ковры, а постель на огромной кровати колдуньи была расшита золотыми огненными цветами. Она спала спиной к девочке. Тихими, мягкими шагами — как хороши для этого звериные ножки! — Дженни перебежала на другую сторону от ложа колдуньи.
Та и правда была глубоко погружена в сон, но… Дженни взглянула в ее лицо и оцепенела. Это была ее мачеха! Ее мачеха и была Огненной ведьмой!
Но не было времени ни на удивление, ни на раздумья, и Дженни помнила это. Тихо она взобралась на кровать, стараясь ничего не задеть, ничего не свалить на пол. Ведьма дышала прерывисто, и всякий раз, когда ее ритм сбивался, Дженни охватывал страх.
Подушек в изголовье лежало много, и Дженни пришлось не одну минуту осторожно щупать их, пытаясь отыскать рукоятку меча. В конце концов она ее нашла и стала тянуть на себя — меч оказался небольшим, скорее кинжалом, даже по меркам маленькой Дженни. Ей нелегко было держать его в передних лапках, стоя при этом на задних, поэтому она осторожно зажала его во рту.
«Может, я покончу с ней сейчас же? — подумала Дженни. — Так легко воткнуть этот кинжал ей в горло… Нет, нет, какая я жестокая! И Сова сказала мне идти вниз, наверное, все не так просто. Лучше следовать ее советам».
И Дженни выбежала в коридор. Лестница нашлась не сразу, хотя Дженни очень спешила. Через несколько минут они столкнулись с Совой у дверей кухни.
— А где вся прислуга? — спросила Дженни, положив меч на пол.
— У них уборка в другом крыле, я проследила, — ответила Сова. — Нам нужно спешить, скорее, скорее заходи внутрь!
Дженни зашла.
— Зачем нам нужно все это? — спросила она, оглядывая то ли кухню, то ли магическую лабораторию ведьмы: так много тут стояло склянок, пробирок, котлов с разными жидкостями. Где-то раздавалось бульканье и шипение.
— Ведьму нельзя победить никаким оружием, Дженни, — ответила Сова, заходя на кухню, тяжело переваливаясь с одного бока на другой. — И этот меч не оружие, чтобы победить ее.
— А зачем он?
— Предание гласит, что Огненную колдунью можно победить только одним способом, Дженни, — и Сова на мгновение замолчала. — Если этим мечом вырезать невинное сердце, смешать его кровь с травяным настоем и напоить ведьму — она погибнет, и все ее колдовство, совершенное на этой земле, рассеется.
— Значит, — обреченно и смиренно ответила Дженни, — я должна умереть?
— Нет, Дженни, — сказала Сова. — Здесь не умирают, как в других местах. Магия этого места древнее, чем любой человек или зверь. Если ты вырежешь себе сердце, ты не умрешь, твое тело будет жить, просто иначе. Так что ты должна взять сейчас меч и достать свое сердце — я помогу сделать остальное. Я смешаю его кровь с нужным настоем и отнесу пузырек с эликсиром к ней в комнату, если ты сопроводишь меня с твоими здоровыми глазами. Этот маршрут я не помню. Но знай, я должна тебе сказать, еще не поздно вернуться. Я не имею права обрекать тебя на смерть. Еще можно повернуть назад, и я смогу доставить тебя в тот город, в котором ты жила.
— Нет, — ответила девочка, глядя на отвратительные рубцы вместо совиных глаз. — Я не сверну.
Вспоров грудку, Дженни почувствовала больше страха от текущей крови, чем боли — хотя и боль была острой, но она была ничем по сравнению с той, которую девочка пережила на озерах.
На запачканный красным пол скоро упало и сердце Дженни — красный, живой еще комок. Его тут же подобрали совиные лапы.
Дальше все было так, как и сказала Сова. Дженни скоро перестала ощущать боль — только пустоту внутри, в которой не было уже ни печали, ни боли. Она не боялась идти к колдунье, она не хотела вернуться к себе домой — не осталось никаких надежд и страхов.
Перед ее мысленным взором стояла только одна картина: белые звери, идущие в зеленые — зеленее зеленого — леса, где деревья уходят прямо в пушистые облака высокого неба. Ей даже не хотелось быть среди них, ей хотелось, чтобы они — были.
Потом они пошли вверх по лестнице, и Сова испуганно и тихо ухала над головой девочки, прислушиваясь к ее шагам.
Они застали как раз долгое пробуждение ведьмы: она начинала ворочаться в постели, приоткрывать ненадолго глаза и вновь отворачиваться. Сова тихо залетела вслед за Дженни, которая должна была встать у столика, на котором ведьма оставила стакан с каким-то зельем. Сова вновь не ошиблась, тонко слыша шаги Дженни — и вылила пузырек прямо в стакан. Затем они поспешили выйти под громогласный зевок колдуньи, чтобы наблюдать через щелочку прикрытой двери.
«Лишь бы она выпила раньше, — шепнула, трясясь, Сова, — чем выйдет из комнаты, чем увидит или услышит нас».
Так и случилось. Казалось, что она встает целую вечность, целую вечность идет к столику, тянется к стакану… Тут ее что-то отвлекло — и она повернулась к окну. И Дженни отдала бы все свое тело только за то, чтобы рука ведьмы продолжила движение. И вот женщины взяла стакан с зельем, вот поднесла к губам и…
Хватило двух глотков, чтобы Огненная ведьма начала падать, а замок ее — трястись.
— Сейчас все начнет рушиться! — воскликнула Сова, и в голосе ее прозвучало ликование. — Дженни, мы победили!
И она схватила девочку и понесла к окну, и хватка ее была по-прежнему сильной. А Дженни теряла сознание…
Когда она вновь его обрела, то была вновь человеком, маленькой девочкой в лохмотьях, перепачканных кровью. Она лежала на холме, где раньше стоял замок колдуньи — теперь от него не осталось даже камней — и перед ней расстилались черные зеркала озер. Ничто не изменилось вокруг: ни пасмурное небо, затянутое сплошь серым, ни иссушенная земля. Только не было замка, и не было колдуньи, и где-то далеко от Дженни мир становился лучше.
— Не знаю, смогу ли я долететь до своих сородичей, хоть до кого-нибудь, кто поможет мне не умереть, — сказала Сова. — Но тебе пришлось еще хуже. Не пробуй покидать эту землю. Шажок за пределы Темных озер, и ты свалишься замертво. Будь здесь. Эти холмы станут твоим домом. Место будет поддерживать в тебе жизнь, и у тебя будут в распоряжении века, если ты этого захочешь. Может, я еще смогу когда-нибудь прилететь к тебе.
Дженни кивнула, а Сова, не говоря больше ничего, расправила крылья и неуклюже взлетела. Девочка не стала смотреть за ее полетом, она бросила взгляд на горизонт — и замерла на многие-многие дни, ожидая, что когда-нибудь увидит белые пятна среди этой бесконечной черной пустыни, когда-нибудь увидит енотов, бредущих в свой лес.
Больше в своей жизни она никогда ничего не захотела.