Черное молоко
1
Даша повидала много разных домов за свою жизнь. Может, не как взрослые, которые побывали в других странах и даже на других материках — и все-таки. Даша знала, что бывают дома деревянные и кирпичные, одноэтажные, двухэтажные, трех… и так до бесконечности! А еще бывают дома на колесах и дома на деревьях. Сама она таких не встречала, но читала о них в книжках и видела на картинках.
Но чтобы дом прыгал по крышам других домов! Так резво и ловко! Нет, такого Даша и представить себе не могла.
Поэтому она замерла, уставившись на диковину. Домик будто висел в воздухе, но раскачивался всякий раз, чтобы перемахнуть на соседнюю крышу. Только когда он спустился на ближайшие гаражи, Даша разглядела длинные и тонкие, будто паучьи, лапки. Издали они казались не толще волоска. Домик был не таким уж и большим — наверное, внутри поместилась бы только кухня Дашиной мамы.
«Им же, наверное, очень неудобно, — подумала девочка, пытаясь не бояться. — Трясет, наверное, похуже, чем в старом трамвае».
Домик застыл на гаражах и приподнялся — будто присматривался или прислушивался. Или принюхивался… Как кот! Даша вспомнила Уголька, который остался дома: он так же задирал голову на прогулках и морщил нос, ловя все незнакомые запахи. Хихикнула, но поняла, что у нее трясутся коленки, а руки похолодели.
Ей и без того уже было не по себе, что она так далеко ушла от дома. Дошла до последних дорожек, за которыми уже — степи, степи. Хотела уйти от мамы с бабушкой. Говорят, из дома сбегают обычно мальчики — но она была странной девочкой. И даже сама не поняла, зачем собрала утром рюкзак и отправилась вместо школы через весь город — «туда, не знаю куда», как пишут в сказках.
Наверное, ей просто надоело быть дома. То, что всегда все запрещают. А за школу — ни на сантиметр дальше! Вот Даша и пошла, шаг за шагом дальше школы… Но было что-то еще. Девочка помнила заплаканную подушку, помнила стянувшуюся от слез кожу на щеках, утром, когда она паковала в рюкзак вместе с обедом свои запасы консервов и копилку со всеми карманными деньгами. Что было до этого? Даша не знала.
Хотя еще не наступил вечер, ей казалось, что миновало уже несколько дней. И Даша только-только решила, что пора возвращаться назад, что домашние уже расстроились и ищут ее… а Уголек? Как она без него? И даже почувствовала, как в глазах снова прорезаются слезы. А когда развернулась к городу, утирая влагу, — увидела этот домик, с разбегу перелетавший с одной пятиэтажки на другую.
«Такого же никогда не бывает, — думала она, пока домик все стоял на крыше гаража, будто изображая ее кота. — Никогда! Я или сплю…» Тут она больно ущипнула себя. «Или это инопланетяне…» Даша вспомнила книжку про пришельцев, которую читала несколько месяцев назад. Там было написано, что люди часто видят странные летающие объекты в небе — и думают, что это инопланетяне, а на самом деле это какие-нибудь разработки военных.
«Ну, на разработки военных этот домик не похож, — решила девочка. — Может, это какой-нибудь новый вид транспорта? Жалко, что рядом нет взрослых… никого нет».
Тем временем домик, неуклюже перебирая лапками, подвинулся к краю гаражной крыши — и в несколько прыжков одолел еще три. Между ним и Дашей осталась всего пара десятков метров — тропка, только недавно уводившая девочку в степь.
Это был дом из бревен, всего с парой окон по бокам и ярко-желтой дверью. Красная черепица крыши блестела на солнце, будто мокрая или только что выкрашенная. В окнах ничего нельзя было разглядеть — глубокая, густая темнота.
Даша замерла. Она так и не поняла, что ей делать. С бродячими собаками нельзя показывать, что ты боишься — так ведь говорила мама? А что делать, если наткнулся на бродячий домик? Тот уже, переваливаясь, шел к девочке, и не было сомнений, что он ее заметил. «Может, они хотят спросить дорогу? — успокаивала себя Даша. — Ну как бывает: останавливают машину на обочине, кричат: эй! И спрашивают, как проехать, скажем, к городскому пляжу». «Только вот у меня никогда дорогу не спрашивали, — засомневалась она. — Я не очень много знаю. Хотя тут других людей-то нет».
Поэтому она ждала, что сейчас домик подойдет — и откроется дверь или окно и оттуда высунется чье-нибудь лицо. Но этого не произошло: домик просто подошел к ней, его ноги подогнулись, и он мягко опустился на траву рядом. Вблизи он показался менее страшным: дом как дом, и если не смотреть на эти шесть длинных железных ног с суставами («нет, шарнирами», — поправилась Даша), то можно подумать, что это такая сторожевая будка, или маленькая баня, или красивый сарай.
Даша уже стала переминаться с ноги на ногу, а потом и боком идти в сторону города, медленно, не спуская глаз со своего странного встречного — и тут в дверь домика постучали. Да-да, но не как обычно — а изнутри!
Звук показался девочке мягким, каким-то дружелюбным. Так стучит ее мама, когда ей не хочется доставать ключи: три медленных и нежных постука. «Это я, дочь», — говорит она, когда Даша подходит к двери: чтобы уж точно открыла, не подумала, что к ней хотят вломиться бандиты. А вот кто там, в домике, и можно ли им доверять?
В таких случаях всегда нужно спрашивать, решила девочка, и осторожно подошла к двери. «Кто там?» — спросила она. Но одновременно положила пальцы на ручку, а та опустилась будто сама собой — щелкнул замок. Дверь приоткрылась. Дрожа, Даша сделала шаг вправо и заглянула в щелку — но там ничего не было видно, и тогда она спросила еще раз: «Кто там?» А потом еще сказала громко: «Пожалуйста, ответьте, вы меня слышите?»
Даша не вытерпела и все-таки распахнула дверь, но там никого не оказалось — только бревенчатая стена, вешалка и несколько шляп на ней. «Заходи!» — раздался голос изнутри дома. Дашу будто шарахнуло током. Но она сразу успокоилась. Голос звучал тонко, по-детски, и это была ее школьная подруга Алина! Только как она там оказалась и почему никогда не рассказывала про эту странную штуку?
Даша шагнула вперед, миновав ступеньку. Сердце прыгало в груди. «Пойдем поиграем», — сказала Алина. Даша развернулась направо, откуда этот голос шел, и одновременно закрыла дверь за собой — она захлопнулась еще легче, чем до этого открылась.
За столом, накрытом белой-пребелой скатертью, в окружении множества шкафов и картин — как только поместилось все это в такой крохотной комнатушке? — у огромного чайника и нескольких блюдец сидела девочка с длинными черными волосами, которые закрывали чуть не половину лица. Из-под этой темной пакли торчал пуговкой нос и сверкали глаза — два ярко-синих кусочка неба, не такого, как летом, а скорее темного осеннего, нависшего сейчас за окном. Губки были плотно сжаты, но когда девочка увидела Дашу — они слегка разомкнулись, приоткрыв ровные белые зубы. Из-под стола торчали еще худые плечи в двухцветном, белом и голубом, платье.
Это была не Алина. Просто голос похожий — и больше ничего. Она даже будто нарочно во всем отличалась от Алины: та ведь была так похожа на Дашу, что их часто принимали за сестер: густые русые волосы, убранные в две короткие косички, и уж точно они не носили никаких платьев — только джинсы.
— Давай поиграем, — сказала незнакомая девочка и устало улыбнулась. — Мне так скучно. Как тебя зовут?
— Д-д-Даша, — ответила та. — А что ты здесь делаешь?
— Меня оставили одну, — ответила девочка и уставилась в одну точку где-то на столе. — Давно уже. У тебя есть с собой какие-нибудь игрушки?
— Даже не знаю, — растерялась Даша. — А тебя как зовут?
— Забыла… — неуверенно ответила девочка, продолжая смотреть на стол. — Хотя нет, помню. Меня зовут Некта.
«Вот это да! Конечно, легко что-нибудь забыть — но не свое же имя, — подумала Даша. — Это же тебе не таблица умножения. Да и имя какое чудное». Но вслух не сказала: это было бы невежливо.
— Садись, — сказала необычная девочка.
Даша подошла к ней и опустилась на стул прямо напротив — с ярко расшитой подушкой. «Немного посижу с ней, раз ей скучно, и сразу пойду домой», — подумала она.
Но тут пол качнулся, и Даше пришлось крепко схватиться за стул, чтобы не упасть. Чашки на столе звякнули одна о другую, а картины застучали о стены. Шкафы тоже загремели, а у одного распахнулась дверца, задев Некту по плечу: та, казалось, даже не заметила.
— Что это?! — спросила Даша.
Ей не ответили, но она понимала, что это их домик встал и готовится к…
Даша взвизгнула, и в следующую же секунду ее прижало к столу, да так, что она несколько мгновений не могла вдохнуть.
— Он пошел! — закричала она. — Не… Некта, это ты ему приказала? Мне нельзя, мне нужно домой!
Но та не отвечала, и только ее волосы качались над столом, а глаза пустыми бусинками продолжали смотреть на скатерть.
Дом раскачивало, как палубу корабля в шторм, но Даша смогла на неуверенных ногах встать и развернуться к коридору. Пока она сделала несколько шагов, ее ударил в бок ящик, выпавший из еще одного шкафа, а свалившаяся картина огрела по голове. Даша поморщилась и тихо ойкнула, но продолжила идти — и уже дошла до вешалки, когда внезапный поворот повалил ее на пол. Тут уж досталось ее плечу, и боль, как кипяток, разлилась по телу.
— Мне нужно идти! — закричала, цепляясь за бревенчатую стену и пытаясь встать, Даша. — Некта, выпусти меня, пожалуйста! Останови!
Кое-как она встала, прислонившись к стене и пытаясь снова не упасть — ноги уперла в пол перед собой, а руки вцепились в древесину за спиной, так крепко, что, кажется, должна была пробуравить в ней дырки. Так она простояла минуты две, оглядываясь на комнату — странная девочка сидела все так же — и не решаясь уже ничего говорить. Потом все снова тряхнуло, и Дашу повалило на дверь. Девочка всем телом припала к ней и стала дергать за ручку. «Вывалюсь — и ладно, главное сбежать!» — решила она. Но ручка не поддавалась. Левая рука Даши стала лихорадочно щупать холодную поверхность двери. Девочка надеялась отыскать еще какой-нибудь замок или ручку — но ничего не было. Заклинило, значит.
Чтобы в очередной раз не упасть, Даша села на пол, обхватив плечи руками. В доме стоял неприятный запах — он, кажется, был сразу, но только сейчас Даша к нему принюхалась. Лучше было бы назвать его вонью — как от тех тухлых яиц, которые мама выбросила на прошлой неделе. В шкафах что-то испортилось? Холодильника-то здесь не было… Девочка взглянула на окно, пытаясь понять, где они — но за стеклом мелькали лишь обрывки хмурого неба.
Тогда она стала разглядывать картину, упавшую на нее. Но там не было ничего интересного: только много кричащих лиц и одна морда быка, и все нарисовано так, как умеют даже дети. Хотя мама водила Дашу в музей, и она знала, что у взрослых много таких детских рисунков, нарочно непонятных. Пошатываясь, девочка встала с ней и, удивляясь своей ловкости, повесила обратно на гвоздь. А по пути в комнату еще и задвинула обратно ящик в шкаф. В нем было много разных штук — проводов каких-то, колесиков, болтиков.
— Извини, что я так невежливо, — сказала Даша, усаживаясь обратно на стул. — Просто я еще утром ушла из дома, и там переживают… Но если хочешь, я пока поиграю с тобой. Только не надо далеко уходить, ладно? Скажи, а что это за странный такой домик?
Девочка спросила в ответ:
— Который сейчас час?
«Нельзя отвечать вопросом на вопрос, меня так учили», — подумала Даша, но, скинув рюкзак на пол, стала искать телефон. Она выключила его, чтобы ей не звонили, но время нужно было и правда узнать… И позвонить, точно! Как она могла забыть, что ей подарили телефон и можно просто позвонить маме?
Но когда телефон включился, на экране вверху высветились пустые палочки — значит, звонить нельзя — а вместо цифр у часов стояли какие-то загогулины. «Сломался?»
— Сейчас начало пятого, — наугад сказала Даша.
— Так я и думала, — ответила девочка. — Еще нельзя пить чай. Пяти пока нет.
Даша сложила руки на столе. У нее даже получалось не сваливаться с места.
— Ведь чай и не очень-то попьешь, — заметила она. — Скажи, а… Ну, а в какой школе ты учишься?
Некта молчала.
«Ведь маленькие девочки не похищают маленьких девочек, правильно?». Даша оглянулась вокруг: в окнах она теперь увидела деревья, темные стволы мелькали быстро — сплошная рябь — даже в поезде не ощущала Даша такой скорости. Хотя грохот стоял уже не такой громкий, и сквозь него она теперь слышала мягкие, но отчетливые звуки, доносящиеся из-под пола — это ноги домика взрывали почву.
На картинах, пестревших на стенах и дверцах, были еще более непонятные фигуры — уже не люди и не животные, а просто квадраты, круги, треугольники, кляксы.
— А куда мы? — спросила Даша.
— К моему дяде, — вдруг охотно ответила девочка. И упала.
Даша взвизгнула. Чудаковатая девочка свалилась под стол не так, как падают обычные люди, хватаясь за все вокруг, а просто плюхнулась, не издав ни звука.
Даша ринулась к ней и увидела, что та лежит раскинув руки, лицом в пол — совсем маленькая, раза в два меньше самой Даши, и что-то в ней казалось очень странным…
Крепясь, Даша потрогала ее плечо, потом позвала по имени, потом громче, а потом — перевернула лицом к себе, удивляясь, какая она легкая. Дрожа, Даша тронула щеку девочки, такую мягкую… это кукла! Это была просто кукла, она все это время разговаривала с игрушкой!
Но тут Дашу швырнуло о стену: домик тряхнуло как никогда, но после этого он будто поплыл по воздуху, и вокруг стало темнее: комната освещалась лишь лампочкой, подвешенной у потолка.
«Можно же сломать замок на двери! — подумала Даша. — Или все-таки позвонить…»
Телефон показывал все то же, а на ее вызов ответил тишиной в динамике. Даша бросилась к окну — за ним не было уже ничего, только темнота, похожая на вязкое черное молоко. В отражении Даша увидела свое лицо, бледное, перепачканное, с округлившимися глазами и трясущимися губами.
Освещаясь теперь только изнутри, комната преобразилась: предметы в нем стали будто четче, а тени — тяжелее. Все опуталось тишиной, и стало слышно тиканье слева от окна. Там висели настенные часы, которые Даша раньше не замечала: обычные, почти как дома, только вот время по ним не определить. Стрелки были на своих местах, а вот вместо цифр чернели буквы — еще и менялись каждую секунду. Даша проследила за тем, как идет секундная: сначала под ней возникла буква «с», затем «п», потом «а»… Девочка затряслась еще сильнее.
Сжав кулаки перед собой («какие же ледяные у меня руки!»), она пошла в коридор. Шляпы с вешалки все лежали на полу: скинуло последним толчком. Опомнившись, Даша бросилась назад, взяла рюкзак и уж потом снова пошла к двери.
Дом продолжал так же плавно и медленно, но двигаться: Даша ощущала это по редким мгновениям, когда ее тянуло в сторону — замедляется, значит, или наоборот… Она подошла к двери и стала снова пробовать открыть ее — безуспешно; ручка опускалась, но дверь оставалась плотно прижатой. Девочка уперлась ногой в стену и стала тянуть за ручку изо всех сил — без результата, только пальцы соскользнули, и Даша ударилась спиной о крючок вешалки. «Вот синяков-то будет», — подумала девочка.
Вздохнув и посидев на полу пару минут, пока ее качало из стороны в сторону, Даша решила порыться в соседних ящиках. Может, она найдет что-нибудь интересное, игрушки или книги, и можно будет просто подождать, когда все закончится? Или какую-нибудь отвертку… Девочка вспомнила, как ее мама открыла замок на дачном сарае гвоздем, когда потеряла ключ. Можно же попробовать?
Первое, что она решила открыть — это длинную створку шкафа, первого после возле двери, и ей пришлось отползти к ней, чтобы заглянуть внутрь. Большой открытый ящик был забит под завязку разноцветными тряпками, вроде тех, что хранились и у мамы. С другой стороны дверцы шкафа висело зеркало.
Теперь Даша еще отчетливее увидела себя. Но за ее спиной кто-то был! Две небольшие детские фигуры копошились прямо за ней, у стола.
Даша обернулась, но никого не увидела: из-под ножки стола только выглядывала рука куклы Некты. «Эй!» — позвала Даша, уже чувствуя, что ей не ответят.
Но в зеркале они продолжали отражаться — мальчик и девочка, играющие в куклы. «Волшебное какое», — пробормотала Даша и вдруг узнала детей: это же была она и ее друг, Марк! Ведь только вчера он…
Она вспомнила, как они точно так же играли сутки назад у нее дома. И зеркало само показывало ей, подменяя память. Рыжеволосый мальчик Марк притащил к ней все свои игрушки в огромном мешке, который взвалил на плечо, как взрослый рабочий — и они играли, пока мамы не было дома. Вот в руках у Даши большая кукла (точная копия Некты!), а Марк говорит: «Ты принцесса, тебя заточил в замок десятиголовый дракон. А я иду тебя спасать». У него — рыцарь, совсем маленькая фигурка, у которой когда-то отвалилась голова. Мальчик приделал вместо нее другую: кроличью.
Даша смотрела на них и уже помнила, что будет потом: резко раскрывающаяся дверь, строгий голос мамы. «Я не разрешала ему приходить!» И вот раздался скрип, но отражения исчезли.
Дашу стало тянуть к столу — и она прижалась к полу, чтобы не упасть. Останавливается!
Да, домик медленно, но уверенно тормозил — так долго, что Даша уже стала думать, не стали ли они разгоняться в противоположную сторону («ведь у него, наверное, нет ни переда, ни зада?»). Но вот уже стало можно не бояться за равновесие, и девочка встала. Только теперь она поняла, откуда раздался хлопок: это дверь открылась сама собой.
Девочка обрадовалась и ринулась к ней, и ее охватил пронзительно-серый свет из проема. Туда она и побежала — со всех ног.
Даша повидала много разных домов за свою жизнь. Может, не как взрослые, которые побывали в других странах и даже на других материках — и все-таки. Даша знала, что бывают дома деревянные и кирпичные, одноэтажные, двухэтажные, трех… и так до бесконечности! А еще бывают дома на колесах и дома на деревьях. Сама она таких не встречала, но читала о них в книжках и видела на картинках.
Но чтобы дом прыгал по крышам других домов! Так резво и ловко! Нет, такого Даша и представить себе не могла.
Поэтому она замерла, уставившись на диковину. Домик будто висел в воздухе, но раскачивался всякий раз, чтобы перемахнуть на соседнюю крышу. Только когда он спустился на ближайшие гаражи, Даша разглядела длинные и тонкие, будто паучьи, лапки. Издали они казались не толще волоска. Домик был не таким уж и большим — наверное, внутри поместилась бы только кухня Дашиной мамы.
«Им же, наверное, очень неудобно, — подумала девочка, пытаясь не бояться. — Трясет, наверное, похуже, чем в старом трамвае».
Домик застыл на гаражах и приподнялся — будто присматривался или прислушивался. Или принюхивался… Как кот! Даша вспомнила Уголька, который остался дома: он так же задирал голову на прогулках и морщил нос, ловя все незнакомые запахи. Хихикнула, но поняла, что у нее трясутся коленки, а руки похолодели.
Ей и без того уже было не по себе, что она так далеко ушла от дома. Дошла до последних дорожек, за которыми уже — степи, степи. Хотела уйти от мамы с бабушкой. Говорят, из дома сбегают обычно мальчики — но она была странной девочкой. И даже сама не поняла, зачем собрала утром рюкзак и отправилась вместо школы через весь город — «туда, не знаю куда», как пишут в сказках.
Наверное, ей просто надоело быть дома. То, что всегда все запрещают. А за школу — ни на сантиметр дальше! Вот Даша и пошла, шаг за шагом дальше школы… Но было что-то еще. Девочка помнила заплаканную подушку, помнила стянувшуюся от слез кожу на щеках, утром, когда она паковала в рюкзак вместе с обедом свои запасы консервов и копилку со всеми карманными деньгами. Что было до этого? Даша не знала.
Хотя еще не наступил вечер, ей казалось, что миновало уже несколько дней. И Даша только-только решила, что пора возвращаться назад, что домашние уже расстроились и ищут ее… а Уголек? Как она без него? И даже почувствовала, как в глазах снова прорезаются слезы. А когда развернулась к городу, утирая влагу, — увидела этот домик, с разбегу перелетавший с одной пятиэтажки на другую.
«Такого же никогда не бывает, — думала она, пока домик все стоял на крыше гаража, будто изображая ее кота. — Никогда! Я или сплю…» Тут она больно ущипнула себя. «Или это инопланетяне…» Даша вспомнила книжку про пришельцев, которую читала несколько месяцев назад. Там было написано, что люди часто видят странные летающие объекты в небе — и думают, что это инопланетяне, а на самом деле это какие-нибудь разработки военных.
«Ну, на разработки военных этот домик не похож, — решила девочка. — Может, это какой-нибудь новый вид транспорта? Жалко, что рядом нет взрослых… никого нет».
Тем временем домик, неуклюже перебирая лапками, подвинулся к краю гаражной крыши — и в несколько прыжков одолел еще три. Между ним и Дашей осталась всего пара десятков метров — тропка, только недавно уводившая девочку в степь.
Это был дом из бревен, всего с парой окон по бокам и ярко-желтой дверью. Красная черепица крыши блестела на солнце, будто мокрая или только что выкрашенная. В окнах ничего нельзя было разглядеть — глубокая, густая темнота.
Даша замерла. Она так и не поняла, что ей делать. С бродячими собаками нельзя показывать, что ты боишься — так ведь говорила мама? А что делать, если наткнулся на бродячий домик? Тот уже, переваливаясь, шел к девочке, и не было сомнений, что он ее заметил. «Может, они хотят спросить дорогу? — успокаивала себя Даша. — Ну как бывает: останавливают машину на обочине, кричат: эй! И спрашивают, как проехать, скажем, к городскому пляжу». «Только вот у меня никогда дорогу не спрашивали, — засомневалась она. — Я не очень много знаю. Хотя тут других людей-то нет».
Поэтому она ждала, что сейчас домик подойдет — и откроется дверь или окно и оттуда высунется чье-нибудь лицо. Но этого не произошло: домик просто подошел к ней, его ноги подогнулись, и он мягко опустился на траву рядом. Вблизи он показался менее страшным: дом как дом, и если не смотреть на эти шесть длинных железных ног с суставами («нет, шарнирами», — поправилась Даша), то можно подумать, что это такая сторожевая будка, или маленькая баня, или красивый сарай.
Даша уже стала переминаться с ноги на ногу, а потом и боком идти в сторону города, медленно, не спуская глаз со своего странного встречного — и тут в дверь домика постучали. Да-да, но не как обычно — а изнутри!
Звук показался девочке мягким, каким-то дружелюбным. Так стучит ее мама, когда ей не хочется доставать ключи: три медленных и нежных постука. «Это я, дочь», — говорит она, когда Даша подходит к двери: чтобы уж точно открыла, не подумала, что к ней хотят вломиться бандиты. А вот кто там, в домике, и можно ли им доверять?
В таких случаях всегда нужно спрашивать, решила девочка, и осторожно подошла к двери. «Кто там?» — спросила она. Но одновременно положила пальцы на ручку, а та опустилась будто сама собой — щелкнул замок. Дверь приоткрылась. Дрожа, Даша сделала шаг вправо и заглянула в щелку — но там ничего не было видно, и тогда она спросила еще раз: «Кто там?» А потом еще сказала громко: «Пожалуйста, ответьте, вы меня слышите?»
Даша не вытерпела и все-таки распахнула дверь, но там никого не оказалось — только бревенчатая стена, вешалка и несколько шляп на ней. «Заходи!» — раздался голос изнутри дома. Дашу будто шарахнуло током. Но она сразу успокоилась. Голос звучал тонко, по-детски, и это была ее школьная подруга Алина! Только как она там оказалась и почему никогда не рассказывала про эту странную штуку?
Даша шагнула вперед, миновав ступеньку. Сердце прыгало в груди. «Пойдем поиграем», — сказала Алина. Даша развернулась направо, откуда этот голос шел, и одновременно закрыла дверь за собой — она захлопнулась еще легче, чем до этого открылась.
За столом, накрытом белой-пребелой скатертью, в окружении множества шкафов и картин — как только поместилось все это в такой крохотной комнатушке? — у огромного чайника и нескольких блюдец сидела девочка с длинными черными волосами, которые закрывали чуть не половину лица. Из-под этой темной пакли торчал пуговкой нос и сверкали глаза — два ярко-синих кусочка неба, не такого, как летом, а скорее темного осеннего, нависшего сейчас за окном. Губки были плотно сжаты, но когда девочка увидела Дашу — они слегка разомкнулись, приоткрыв ровные белые зубы. Из-под стола торчали еще худые плечи в двухцветном, белом и голубом, платье.
Это была не Алина. Просто голос похожий — и больше ничего. Она даже будто нарочно во всем отличалась от Алины: та ведь была так похожа на Дашу, что их часто принимали за сестер: густые русые волосы, убранные в две короткие косички, и уж точно они не носили никаких платьев — только джинсы.
— Давай поиграем, — сказала незнакомая девочка и устало улыбнулась. — Мне так скучно. Как тебя зовут?
— Д-д-Даша, — ответила та. — А что ты здесь делаешь?
— Меня оставили одну, — ответила девочка и уставилась в одну точку где-то на столе. — Давно уже. У тебя есть с собой какие-нибудь игрушки?
— Даже не знаю, — растерялась Даша. — А тебя как зовут?
— Забыла… — неуверенно ответила девочка, продолжая смотреть на стол. — Хотя нет, помню. Меня зовут Некта.
«Вот это да! Конечно, легко что-нибудь забыть — но не свое же имя, — подумала Даша. — Это же тебе не таблица умножения. Да и имя какое чудное». Но вслух не сказала: это было бы невежливо.
— Садись, — сказала необычная девочка.
Даша подошла к ней и опустилась на стул прямо напротив — с ярко расшитой подушкой. «Немного посижу с ней, раз ей скучно, и сразу пойду домой», — подумала она.
Но тут пол качнулся, и Даше пришлось крепко схватиться за стул, чтобы не упасть. Чашки на столе звякнули одна о другую, а картины застучали о стены. Шкафы тоже загремели, а у одного распахнулась дверца, задев Некту по плечу: та, казалось, даже не заметила.
— Что это?! — спросила Даша.
Ей не ответили, но она понимала, что это их домик встал и готовится к…
Даша взвизгнула, и в следующую же секунду ее прижало к столу, да так, что она несколько мгновений не могла вдохнуть.
— Он пошел! — закричала она. — Не… Некта, это ты ему приказала? Мне нельзя, мне нужно домой!
Но та не отвечала, и только ее волосы качались над столом, а глаза пустыми бусинками продолжали смотреть на скатерть.
Дом раскачивало, как палубу корабля в шторм, но Даша смогла на неуверенных ногах встать и развернуться к коридору. Пока она сделала несколько шагов, ее ударил в бок ящик, выпавший из еще одного шкафа, а свалившаяся картина огрела по голове. Даша поморщилась и тихо ойкнула, но продолжила идти — и уже дошла до вешалки, когда внезапный поворот повалил ее на пол. Тут уж досталось ее плечу, и боль, как кипяток, разлилась по телу.
— Мне нужно идти! — закричала, цепляясь за бревенчатую стену и пытаясь встать, Даша. — Некта, выпусти меня, пожалуйста! Останови!
Кое-как она встала, прислонившись к стене и пытаясь снова не упасть — ноги уперла в пол перед собой, а руки вцепились в древесину за спиной, так крепко, что, кажется, должна была пробуравить в ней дырки. Так она простояла минуты две, оглядываясь на комнату — странная девочка сидела все так же — и не решаясь уже ничего говорить. Потом все снова тряхнуло, и Дашу повалило на дверь. Девочка всем телом припала к ней и стала дергать за ручку. «Вывалюсь — и ладно, главное сбежать!» — решила она. Но ручка не поддавалась. Левая рука Даши стала лихорадочно щупать холодную поверхность двери. Девочка надеялась отыскать еще какой-нибудь замок или ручку — но ничего не было. Заклинило, значит.
Чтобы в очередной раз не упасть, Даша села на пол, обхватив плечи руками. В доме стоял неприятный запах — он, кажется, был сразу, но только сейчас Даша к нему принюхалась. Лучше было бы назвать его вонью — как от тех тухлых яиц, которые мама выбросила на прошлой неделе. В шкафах что-то испортилось? Холодильника-то здесь не было… Девочка взглянула на окно, пытаясь понять, где они — но за стеклом мелькали лишь обрывки хмурого неба.
Тогда она стала разглядывать картину, упавшую на нее. Но там не было ничего интересного: только много кричащих лиц и одна морда быка, и все нарисовано так, как умеют даже дети. Хотя мама водила Дашу в музей, и она знала, что у взрослых много таких детских рисунков, нарочно непонятных. Пошатываясь, девочка встала с ней и, удивляясь своей ловкости, повесила обратно на гвоздь. А по пути в комнату еще и задвинула обратно ящик в шкаф. В нем было много разных штук — проводов каких-то, колесиков, болтиков.
— Извини, что я так невежливо, — сказала Даша, усаживаясь обратно на стул. — Просто я еще утром ушла из дома, и там переживают… Но если хочешь, я пока поиграю с тобой. Только не надо далеко уходить, ладно? Скажи, а что это за странный такой домик?
Девочка спросила в ответ:
— Который сейчас час?
«Нельзя отвечать вопросом на вопрос, меня так учили», — подумала Даша, но, скинув рюкзак на пол, стала искать телефон. Она выключила его, чтобы ей не звонили, но время нужно было и правда узнать… И позвонить, точно! Как она могла забыть, что ей подарили телефон и можно просто позвонить маме?
Но когда телефон включился, на экране вверху высветились пустые палочки — значит, звонить нельзя — а вместо цифр у часов стояли какие-то загогулины. «Сломался?»
— Сейчас начало пятого, — наугад сказала Даша.
— Так я и думала, — ответила девочка. — Еще нельзя пить чай. Пяти пока нет.
Даша сложила руки на столе. У нее даже получалось не сваливаться с места.
— Ведь чай и не очень-то попьешь, — заметила она. — Скажи, а… Ну, а в какой школе ты учишься?
Некта молчала.
«Ведь маленькие девочки не похищают маленьких девочек, правильно?». Даша оглянулась вокруг: в окнах она теперь увидела деревья, темные стволы мелькали быстро — сплошная рябь — даже в поезде не ощущала Даша такой скорости. Хотя грохот стоял уже не такой громкий, и сквозь него она теперь слышала мягкие, но отчетливые звуки, доносящиеся из-под пола — это ноги домика взрывали почву.
На картинах, пестревших на стенах и дверцах, были еще более непонятные фигуры — уже не люди и не животные, а просто квадраты, круги, треугольники, кляксы.
— А куда мы? — спросила Даша.
— К моему дяде, — вдруг охотно ответила девочка. И упала.
Даша взвизгнула. Чудаковатая девочка свалилась под стол не так, как падают обычные люди, хватаясь за все вокруг, а просто плюхнулась, не издав ни звука.
Даша ринулась к ней и увидела, что та лежит раскинув руки, лицом в пол — совсем маленькая, раза в два меньше самой Даши, и что-то в ней казалось очень странным…
Крепясь, Даша потрогала ее плечо, потом позвала по имени, потом громче, а потом — перевернула лицом к себе, удивляясь, какая она легкая. Дрожа, Даша тронула щеку девочки, такую мягкую… это кукла! Это была просто кукла, она все это время разговаривала с игрушкой!
Но тут Дашу швырнуло о стену: домик тряхнуло как никогда, но после этого он будто поплыл по воздуху, и вокруг стало темнее: комната освещалась лишь лампочкой, подвешенной у потолка.
«Можно же сломать замок на двери! — подумала Даша. — Или все-таки позвонить…»
Телефон показывал все то же, а на ее вызов ответил тишиной в динамике. Даша бросилась к окну — за ним не было уже ничего, только темнота, похожая на вязкое черное молоко. В отражении Даша увидела свое лицо, бледное, перепачканное, с округлившимися глазами и трясущимися губами.
Освещаясь теперь только изнутри, комната преобразилась: предметы в нем стали будто четче, а тени — тяжелее. Все опуталось тишиной, и стало слышно тиканье слева от окна. Там висели настенные часы, которые Даша раньше не замечала: обычные, почти как дома, только вот время по ним не определить. Стрелки были на своих местах, а вот вместо цифр чернели буквы — еще и менялись каждую секунду. Даша проследила за тем, как идет секундная: сначала под ней возникла буква «с», затем «п», потом «а»… Девочка затряслась еще сильнее.
Сжав кулаки перед собой («какие же ледяные у меня руки!»), она пошла в коридор. Шляпы с вешалки все лежали на полу: скинуло последним толчком. Опомнившись, Даша бросилась назад, взяла рюкзак и уж потом снова пошла к двери.
Дом продолжал так же плавно и медленно, но двигаться: Даша ощущала это по редким мгновениям, когда ее тянуло в сторону — замедляется, значит, или наоборот… Она подошла к двери и стала снова пробовать открыть ее — безуспешно; ручка опускалась, но дверь оставалась плотно прижатой. Девочка уперлась ногой в стену и стала тянуть за ручку изо всех сил — без результата, только пальцы соскользнули, и Даша ударилась спиной о крючок вешалки. «Вот синяков-то будет», — подумала девочка.
Вздохнув и посидев на полу пару минут, пока ее качало из стороны в сторону, Даша решила порыться в соседних ящиках. Может, она найдет что-нибудь интересное, игрушки или книги, и можно будет просто подождать, когда все закончится? Или какую-нибудь отвертку… Девочка вспомнила, как ее мама открыла замок на дачном сарае гвоздем, когда потеряла ключ. Можно же попробовать?
Первое, что она решила открыть — это длинную створку шкафа, первого после возле двери, и ей пришлось отползти к ней, чтобы заглянуть внутрь. Большой открытый ящик был забит под завязку разноцветными тряпками, вроде тех, что хранились и у мамы. С другой стороны дверцы шкафа висело зеркало.
Теперь Даша еще отчетливее увидела себя. Но за ее спиной кто-то был! Две небольшие детские фигуры копошились прямо за ней, у стола.
Даша обернулась, но никого не увидела: из-под ножки стола только выглядывала рука куклы Некты. «Эй!» — позвала Даша, уже чувствуя, что ей не ответят.
Но в зеркале они продолжали отражаться — мальчик и девочка, играющие в куклы. «Волшебное какое», — пробормотала Даша и вдруг узнала детей: это же была она и ее друг, Марк! Ведь только вчера он…
Она вспомнила, как они точно так же играли сутки назад у нее дома. И зеркало само показывало ей, подменяя память. Рыжеволосый мальчик Марк притащил к ней все свои игрушки в огромном мешке, который взвалил на плечо, как взрослый рабочий — и они играли, пока мамы не было дома. Вот в руках у Даши большая кукла (точная копия Некты!), а Марк говорит: «Ты принцесса, тебя заточил в замок десятиголовый дракон. А я иду тебя спасать». У него — рыцарь, совсем маленькая фигурка, у которой когда-то отвалилась голова. Мальчик приделал вместо нее другую: кроличью.
Даша смотрела на них и уже помнила, что будет потом: резко раскрывающаяся дверь, строгий голос мамы. «Я не разрешала ему приходить!» И вот раздался скрип, но отражения исчезли.
Дашу стало тянуть к столу — и она прижалась к полу, чтобы не упасть. Останавливается!
Да, домик медленно, но уверенно тормозил — так долго, что Даша уже стала думать, не стали ли они разгоняться в противоположную сторону («ведь у него, наверное, нет ни переда, ни зада?»). Но вот уже стало можно не бояться за равновесие, и девочка встала. Только теперь она поняла, откуда раздался хлопок: это дверь открылась сама собой.
Девочка обрадовалась и ринулась к ней, и ее охватил пронзительно-серый свет из проема. Туда она и побежала — со всех ног.
2
Серый, абсолютно серый коридор без единого яркого пятнышка расстилался перед Дашей. Она надеялась, что увидит хотя бы лес, через который они так долго неслись, или поляну, или…
Конечно, больше всего его хотелось в город, на какую-нибудь знакомую улицу, близкую к дому. Да что там, она бы не отказалась очутиться даже в кабинете школьного директора!
«Некта ведь сказала, что мы едем к ее дяде, — вспомнила она. — Хотя Некта же кукла… Может, я сошла с ума? И это больница? Но нет, на больницу это тоже не похоже».
Не оглядываясь, она пошла вперед. Должен же быть и отсюда выход, раз уж она вышла из того странствующего дома? Сделав несколько шагов, она нацепила рюкзак и тут же поняла, как сильно болит тело от ушибов.
Узкие гладкие стены, низкий потолок — только маленькая девочка вроде Даши могла бы пройти по этому коридорчику. Впереди виднелся проем, после которого он расширялся — в какую-то залу, наверное. Оттуда же доносились звуки: негромкие скрежеты и лязг, и даже голоса, как почудилось Даше.
«Наверняка там люди, — подумала она. — И, может, они совсем ни при чем и помогут мне?» Она не знала, нужно ей прятаться или, наоборот, звать на помощь — но надежда, в конце концов, одержала победу над страхом.
— Эй! — крикнула Даша. — Здесь кто-нибудь есть?
И продолжала идти и кричать, но ей никто не отвечал.
«Странно все-таки, что здесь такой серый коридор, — подумала она. — Никогда не встречала таких. Неужели здесь живут?» А потом посмотрела на себя: серовато-голубые джинсы, серая футболка, темно-серая куртка. «Да, я не лучше! Совсем не место для игры в радугу».
Она недавно придумала себе это занятие. Каждый день по пути в школу, идя разными дорогами, а иногда через дворы, она играла в радугу. Для этого нужно было остановиться и найти все цвета спектра, от «каждого» до «фазана», среди того, что видишь. Вот, например, прошла женщина в красной куртке, а вот висит вывеска с оранжевыми буквами… Иногда Даша справлялась без труда, особенно на городских улицах, а иногда она опускала руки и признавала, что проиграла. Как, например, на прошлой неделе среди гаражей, где не нашлось ничего фиолетового.
Дашины кроссовки, ступающие обычно мягко, здесь звучали гулко — и Даша снова звала на помощь, чтобы разбавить этот тревожный звук. «Почему же никто не слышит?» — спрашивала себя девочка, но вот ей уже перестали чудиться и голоса, и все звуки вдалеке: стихали, пока она приближалась, и вот совсем исчезли.
Вместе с ними вскоре закончился и коридор. Даша боязливо, но решительно шагнула в проем и огляделась.
Коридор упирался в тупик, а зала расширялась влево: потолок уходил вверх, далеко над головой девочки, а пространство перед ней было переполнено людьми. Они молчаливо сидели, кто на стуле, кто на табурете, и смотрели в разные стороны, в основном — противоположную от Даши; она вздрогнула, а потом подумала: может, это манекены? Или восковые фигуры?
Но вот пошевелился человек в костюме совсем недалеко от нее — рука скользнула по колену, а женщина в дальнем ряду тихо кашлянула. Это были живые люди. Каждый в отдельной стеклянной камере.
Осторожно Даша подошла к ближайшей: там сидела, отвернувшись, женщина с длинными рыжими волосами, в истершемся цветастом халате с… «Да это же мама!»
— Мама! — закричала Даша. — Мама, мама, обернись!
И та быстро встала и развернулась. Это вправду была ее мама, и она улыбалась, а ее брови приподнялись от удивления. Она только выглядела очень уставшей, как будто вернулась домой с работы в пятничный вечер — она тогда ложилась на кровать и почти час ничего не делала, просто смотрела в потолок и разговаривала с дочкой.
— Как хорошо, что ты пришла, — сказала мама, вздохнув. Она сложила руки у груди, теребя халат, и стала оглядываться. — Даша, спаси меня, пожалуйста, открой дверь.
— Мамочка, — пролепетала Даша и пошла к двери. — Мамочка, кто тебя запер? Как ты здесь оказалась? Ты тоже летела в таком странном домике сюда?
Все это она выпалила на одном дыхании, а на щеках стало влажно. Она уже представила, как сейчас прижмется к маминому животу и груди, обхватит руками, и они вдвоем уйдут отсюда, сбегут, навсегда, домой.
Мама не отвечала, только сказала еще раз: «Открой», и Даша схватилась за металлическую ручку, смотря в родные зеленые глаза.
Дверь распахнулась — и только стекло перестало разделять их, как Даша обмерла. Перед ней стояло нечто, одетое в халат мамы, с мамиными волосами, но чужое. Кожа затянула нос и рот, оставив прежними лишь глаза — те же зеленые глаза, но смотревшие тем-самым-взглядом. Воспоминание пронзило Дашу холодной молнией от затылка до пяток. И вот это нечто двинулось к ней, издав нечеловеческий звук: то ли хрипение, то ли мычание. Даша с криком закрыла дверь — силы, которая вдруг в ней воспрянула, хватило, чтобы оттеснить чужака назад, в стеклянную камеру. Не забыв щелкнуть кнопкой замка на ручке, девочка подняла глаза. Перед ней снова стояла мама и вопросительно на нее смотрела. «Открой», — жалобно попросила она.
Даша, глотая воздух, оглянулась — в камере за спиной она увидела бабушку, которая стояла, так же прижавшись к стеклу, и тревожно смотрела на внучку. Ее седые волосы были разбросаны по плечам, а глаза покраснели. Вокруг шеи был повязан платок — тот самый, в котором она ушла сегодня утром в магазин, пока Даша терла глаза и уплетала молочную кашу.
— И ты здесь? — выпалила девочка и подбежала к ее двери, снова обрадовавшись. — Там что-то с мамой, пожалуйста, объясни, что происходит?
Бабушка кивнула.
— Открой.
И Даша дернула за ручку, но в проеме от двери показалось лишь подобие бабушкиного лица. Нос ввалился, и перепонка из морщинистой кожи затянула рот, — а глаза вспыхнули тем же огнем, тем же взглядом из прошлого, который Даша ни за что не хотела бы вспоминать.
Девочка вскрикнула и заперла дверь еще быстрее предыдущей. Вокруг нее грохотал стук десяток пар ладоней по стеклу: все лица, обращенные к ней с мольбой, она знала, все голоса — слышала много раз. А из самого угла зала строгим, презрительным взглядом на нее смотрел отец. Зеленоватый пиджак, потрепанный, но чистый, короткая мерзкая щетина по всему подбородку и шее, усы черной щеткой — таким он и оставался всегда в ее памяти. «Открой!» — грубым низким голосом приказал он и шлепнул ладонью по стеклу.
Дашу передернуло. «Открой!» — доносилось уже отовсюду разноголосицей. Девочка прижала ладони к ушам — так сильно, что у нее зазвенело в голове — и пошла прочь. Она уже не слышала ни призывов, ни топота кроссовок по полу; даже не видела ничего из-за соленой пелены перед глазами, по наитию добираясь до коридора и дальше, вперед. Быстрее.
Внутри девочки все тряслось. Ей казалось, что она теперь бежала бы целую вечность, лишь бы нашлась та дорога, что ляжет ей под ноги. «Мне больше ничего не нужно, — думала она сквозь плач. — Только бег».
Так она много раз ехала в вечерних автобусах с мамой — и садилась к окну, чтобы смотреть на огни города. Ей казалось, что она уже одна едет сквозь сказочный, таинственный мир. И тогда она хотела, чтобы автобус никогда не приехал на их остановку, чтобы это ощущение никогда не ушло — чувство, что есть только она и дорога. И никакой мамы, и никаких конечных.
Сейчас это чувство сплавилось с ужасом и несло ее вперед — но вот руки Даши наткнулись на знакомую деревянную дверь, и она дернула за ручку. Девочку окутала темнота.
Серый, абсолютно серый коридор без единого яркого пятнышка расстилался перед Дашей. Она надеялась, что увидит хотя бы лес, через который они так долго неслись, или поляну, или…
Конечно, больше всего его хотелось в город, на какую-нибудь знакомую улицу, близкую к дому. Да что там, она бы не отказалась очутиться даже в кабинете школьного директора!
«Некта ведь сказала, что мы едем к ее дяде, — вспомнила она. — Хотя Некта же кукла… Может, я сошла с ума? И это больница? Но нет, на больницу это тоже не похоже».
Не оглядываясь, она пошла вперед. Должен же быть и отсюда выход, раз уж она вышла из того странствующего дома? Сделав несколько шагов, она нацепила рюкзак и тут же поняла, как сильно болит тело от ушибов.
Узкие гладкие стены, низкий потолок — только маленькая девочка вроде Даши могла бы пройти по этому коридорчику. Впереди виднелся проем, после которого он расширялся — в какую-то залу, наверное. Оттуда же доносились звуки: негромкие скрежеты и лязг, и даже голоса, как почудилось Даше.
«Наверняка там люди, — подумала она. — И, может, они совсем ни при чем и помогут мне?» Она не знала, нужно ей прятаться или, наоборот, звать на помощь — но надежда, в конце концов, одержала победу над страхом.
— Эй! — крикнула Даша. — Здесь кто-нибудь есть?
И продолжала идти и кричать, но ей никто не отвечал.
«Странно все-таки, что здесь такой серый коридор, — подумала она. — Никогда не встречала таких. Неужели здесь живут?» А потом посмотрела на себя: серовато-голубые джинсы, серая футболка, темно-серая куртка. «Да, я не лучше! Совсем не место для игры в радугу».
Она недавно придумала себе это занятие. Каждый день по пути в школу, идя разными дорогами, а иногда через дворы, она играла в радугу. Для этого нужно было остановиться и найти все цвета спектра, от «каждого» до «фазана», среди того, что видишь. Вот, например, прошла женщина в красной куртке, а вот висит вывеска с оранжевыми буквами… Иногда Даша справлялась без труда, особенно на городских улицах, а иногда она опускала руки и признавала, что проиграла. Как, например, на прошлой неделе среди гаражей, где не нашлось ничего фиолетового.
Дашины кроссовки, ступающие обычно мягко, здесь звучали гулко — и Даша снова звала на помощь, чтобы разбавить этот тревожный звук. «Почему же никто не слышит?» — спрашивала себя девочка, но вот ей уже перестали чудиться и голоса, и все звуки вдалеке: стихали, пока она приближалась, и вот совсем исчезли.
Вместе с ними вскоре закончился и коридор. Даша боязливо, но решительно шагнула в проем и огляделась.
Коридор упирался в тупик, а зала расширялась влево: потолок уходил вверх, далеко над головой девочки, а пространство перед ней было переполнено людьми. Они молчаливо сидели, кто на стуле, кто на табурете, и смотрели в разные стороны, в основном — противоположную от Даши; она вздрогнула, а потом подумала: может, это манекены? Или восковые фигуры?
Но вот пошевелился человек в костюме совсем недалеко от нее — рука скользнула по колену, а женщина в дальнем ряду тихо кашлянула. Это были живые люди. Каждый в отдельной стеклянной камере.
Осторожно Даша подошла к ближайшей: там сидела, отвернувшись, женщина с длинными рыжими волосами, в истершемся цветастом халате с… «Да это же мама!»
— Мама! — закричала Даша. — Мама, мама, обернись!
И та быстро встала и развернулась. Это вправду была ее мама, и она улыбалась, а ее брови приподнялись от удивления. Она только выглядела очень уставшей, как будто вернулась домой с работы в пятничный вечер — она тогда ложилась на кровать и почти час ничего не делала, просто смотрела в потолок и разговаривала с дочкой.
— Как хорошо, что ты пришла, — сказала мама, вздохнув. Она сложила руки у груди, теребя халат, и стала оглядываться. — Даша, спаси меня, пожалуйста, открой дверь.
— Мамочка, — пролепетала Даша и пошла к двери. — Мамочка, кто тебя запер? Как ты здесь оказалась? Ты тоже летела в таком странном домике сюда?
Все это она выпалила на одном дыхании, а на щеках стало влажно. Она уже представила, как сейчас прижмется к маминому животу и груди, обхватит руками, и они вдвоем уйдут отсюда, сбегут, навсегда, домой.
Мама не отвечала, только сказала еще раз: «Открой», и Даша схватилась за металлическую ручку, смотря в родные зеленые глаза.
Дверь распахнулась — и только стекло перестало разделять их, как Даша обмерла. Перед ней стояло нечто, одетое в халат мамы, с мамиными волосами, но чужое. Кожа затянула нос и рот, оставив прежними лишь глаза — те же зеленые глаза, но смотревшие тем-самым-взглядом. Воспоминание пронзило Дашу холодной молнией от затылка до пяток. И вот это нечто двинулось к ней, издав нечеловеческий звук: то ли хрипение, то ли мычание. Даша с криком закрыла дверь — силы, которая вдруг в ней воспрянула, хватило, чтобы оттеснить чужака назад, в стеклянную камеру. Не забыв щелкнуть кнопкой замка на ручке, девочка подняла глаза. Перед ней снова стояла мама и вопросительно на нее смотрела. «Открой», — жалобно попросила она.
Даша, глотая воздух, оглянулась — в камере за спиной она увидела бабушку, которая стояла, так же прижавшись к стеклу, и тревожно смотрела на внучку. Ее седые волосы были разбросаны по плечам, а глаза покраснели. Вокруг шеи был повязан платок — тот самый, в котором она ушла сегодня утром в магазин, пока Даша терла глаза и уплетала молочную кашу.
— И ты здесь? — выпалила девочка и подбежала к ее двери, снова обрадовавшись. — Там что-то с мамой, пожалуйста, объясни, что происходит?
Бабушка кивнула.
— Открой.
И Даша дернула за ручку, но в проеме от двери показалось лишь подобие бабушкиного лица. Нос ввалился, и перепонка из морщинистой кожи затянула рот, — а глаза вспыхнули тем же огнем, тем же взглядом из прошлого, который Даша ни за что не хотела бы вспоминать.
Девочка вскрикнула и заперла дверь еще быстрее предыдущей. Вокруг нее грохотал стук десяток пар ладоней по стеклу: все лица, обращенные к ней с мольбой, она знала, все голоса — слышала много раз. А из самого угла зала строгим, презрительным взглядом на нее смотрел отец. Зеленоватый пиджак, потрепанный, но чистый, короткая мерзкая щетина по всему подбородку и шее, усы черной щеткой — таким он и оставался всегда в ее памяти. «Открой!» — грубым низким голосом приказал он и шлепнул ладонью по стеклу.
Дашу передернуло. «Открой!» — доносилось уже отовсюду разноголосицей. Девочка прижала ладони к ушам — так сильно, что у нее зазвенело в голове — и пошла прочь. Она уже не слышала ни призывов, ни топота кроссовок по полу; даже не видела ничего из-за соленой пелены перед глазами, по наитию добираясь до коридора и дальше, вперед. Быстрее.
Внутри девочки все тряслось. Ей казалось, что она теперь бежала бы целую вечность, лишь бы нашлась та дорога, что ляжет ей под ноги. «Мне больше ничего не нужно, — думала она сквозь плач. — Только бег».
Так она много раз ехала в вечерних автобусах с мамой — и садилась к окну, чтобы смотреть на огни города. Ей казалось, что она уже одна едет сквозь сказочный, таинственный мир. И тогда она хотела, чтобы автобус никогда не приехал на их остановку, чтобы это ощущение никогда не ушло — чувство, что есть только она и дорога. И никакой мамы, и никаких конечных.
Сейчас это чувство сплавилось с ужасом и несло ее вперед — но вот руки Даши наткнулись на знакомую деревянную дверь, и она дернула за ручку. Девочку окутала темнота.
3
Даше показалось, что внутри она оказалась не сразу — будто ее подхватил смерч и долго, долго она еще летела во тьме: через нее проходили картинки из прошлого, из ее дремучего и совсем недавнего детства, и она хотела, не останавливаясь, лететь вперед, чтобы отвязаться от мыслей, оторваться, выйти чистой от этого кошмара. Ей было тесно и душно, и в груди все болезненно сжималось.
Вперед, быстрее.
Но прошли всего лишь мгновения — и она уперлась взглядом в вешалку на бревенчатой стене, с которой исчезли шляпы. За спиной щелкнул замок двери. Тут она дала себе отдышаться и вытереть слезы с лица (по сравнению с ледяными пальцами щеки казались горячими, как огонь), хотя они не переставали литься — и все вокруг виделось смазанным, призрачным.
В комнате она была не одна, и девочка почувствовала это сразу, даже не оглядевшись. Когда же она осмелилась обернуться, дом медленно поплыл — все в ту же сторону, прочь от ее города и дома.
За столом теперь сидели трое. На месте девочки-куклы сложил руки на скатерти высокий, стройный джентльмен в высоком цилиндре — Даша узнала одну из тех шляп, которые висели у входа, а теперь исчезли: остальные были нахлобучены на других сидевших.
Молодое лицо мужчины, вытянутое, как свеча — с длинным узким носом и тонкими губами — ничего не выражало, а под безукоризненно сидевшим костюмом-тройкой сверкала самая белоснежная рубашка, которую Даша когда-нибудь видела. Черные глаза под черными же бровями смотрели на нее пронзительно: в них нельзя было прочесть никакого чувства, но они впились в нее как два плотоядных насекомых. Внизу, под плотно сжатым ртом, болтался несоразмерный лицу двойной подбородок, похожий скорее на птичий зоб. Пальцы рук, сложенных на столе возле чашек, взяли три аккорда на скатерти, будто выражая спокойствие одновременно с нетерпением.
Двое других мужчин, в смятых котелках и жмущих пиджачках, теснились рядом с первым по обе руки. Они уставились на Дашу широко раскрытыми черными же глазами, правые руки были прижаты ко ртам; из-под шляп не выбивалось ни единого волоска на гладкие лбы. Оба лица были похожи на одну большую лысину: надутые щеки, приплюснутые носы.
— Даша, ты наконец-то пришла, — сказал первый господин, продолжая тарабанить по столу. — Я так рад видеть тебя.
У него был мягкий, даже женственный голос, слаще сахара. Девочка слегка вздохнула.
— Я даже стал беспокоиться. Шестой час уже, пора пить чай.
Он взял чайник, и из него полилась в чашку струйка темного, крепко заваренного напитка.
— Проходи, садись с нами, милая. Ты ведь очень устала?
Даша еле кивнула и сделала несколько шагов к комнате. Ноги гудели и едва слушались, но она совладала с собой, прошла еще немного и села на прежнее место за столом.
— Еще бы. У малышки был такой тяжелый день, — проговорил джентльмен.
Даше пододвинули чашку, и она увидела, как изменилось убранство стола: беспорядочно на нем были разбросаны столовые приборы, а в углу высилась тарелка с небольшой горсткой яблок.
— Я не хочу чай, спасибо, — ответила Даша. — Я только хочу спросить, куда мы летим. Мне очень нужно домой.
— Ты и летишь домой, — промурлыкал джентльмен. — А может — это твой дом? Тебе ведь здесь нравится?
— Я хочу домой, — повторила девочка, дотянувшись слабой и непослушной рукой до яблок. Она выбрала самый крупный и сочный фрукт.
— Разве можно брать без разрешения? — тон джентльмена сменился на сердитый и немного визгливый. — Я предложил тебе только чай!
Это раскрылся его зоб, оказавшийся на деле вторым ртом — еще шире и плотояднее верхнего, щелью без губ, скрывавшей частокол мелких желтых зубов.
— Простите, — ответила Даша. — Я сейчас положу обратно.
— Ешь, раз уж взяла, — мелодично протянул джентльмен верхним ртом.
Дрожащей рукой Даша подносила яблоко ко рту, готовясь уже впиться зубами в мякоть, полную сладкого сока. «Как давно я не ела?» — подумала она. Целый день она только шла и шла, а с утра кое-как проглотила кашу и заспешила из дома.
Двое других типов смотрели на нее теперь с прищуром, не сводя глаз с яблока. Тихое раскатистое бормотание доносилось из-под их рук, так и прижатых к лицу ниже носа.
— Растущему организму нужны витамины, — проговорил джентльмен.
Даша с жадностью надкусила яблоко, и на язык брызнул поток горечи — такой оглушительной, что скривил ее рот. Она сразу же выплюнула сок на скатерть — но много успела и проглотить: мерзкий вкус обволок ее рот и горло. Она взглянула на яблоко: под блестящей тонкой кожурой скрывалась кашица, похожая на желе и черная, как нефть. Теперь стол перед девочкой был забрызган черными каплями.
— Что ты себе позволяешь? — закричал джентльмен обеими голосами, сложившимися в сердитый фальцет. — Дарья, так себя не ведут за столом!
— Я сейчас вытру, — пролепетала Даша.
— Вытрешь тут., — проворчал тот в ответ. — Теперь эти пятна не отстираешь, испортила скатерть.
Даша сложила руки на коленях, положив горькое яблоко на тарелку, что стояла ближе всего к ней.
— Просто, мне кажется, оно испортилось или… я просто никогда не ела такого, — попыталась она оправдаться.
— Конечно, мы все понимаем, — осклабился верхний рот джентльмена. — Ты поступила так с непривычки. Просто ты не знаешь всех правил хорошего тона.
Двое рядом с ним дружно закивали, а их руки отнялись наконец от лица и подперли щеки — Даша увидела, что никаких ртов у них вообще не было. Они издавали только мычание.
За окнами было все так же темно, и только изредка мелькало что-то белесое. Даша вглядывалась в глубину: там, казалось, плыли то человеческие, то звериные фигуры, а порой мелькали и птичьи крылья; но она угадывала их скорее так, как можно разглядеть в узорах на ковре все, на что хватит воображения. Скорее это были белые разводы, без определенной формы и значения.
— Хватит пялиться в окно, балбеска, — одернул ее джентльмен в цилиндре. — И Даша, как ты сидишь за столом, где должны быть твои локти?
Даша устала даже бояться и покорно опустила руки под стол, а потом спросила:
— Куда мы летим? Мне нужно домой. И кто вы? Вы меня похищаете?
— Я тебе объясню, — ответил джентльмен. — Ты ушла от мамы с бабушкой, и я решил тебя удочерить.
— Но… Но я не хотела уходить от них по-настоящему! Я передумала!
Мужчина улыбнулся обеими ртами, так широко, что Даша содрогнулась.
— Нет, ты не передумала, дурочка, ты не можешь передумать. Ты решила, — внушительно сказал он и хлопнул ладонью по столу — так стучит судья молотком. — Самые плохие девочки попадают ко мне, а ты — самая плохая из всех плохих девочек на Земле.
Даша сжалась на стуле, осела на нем так, что он заскрипел. Она сама ощущала себя как продавленное кресло: огромная вмятина где-то в груди, растерянность и унижение.
— Я не плохая. Я люблю маму и бабушку. Я хорошо учусь, — тихо заговорила она. — Я просто так ушла, я просто гуляла и вышла за город, мне наказывали не разговаривать с незнакомыми…
— Но ты заговорила! — перебил ее нижний рот джентльмена, а потом расхохотался. — Нет, дурочка, ты самая, самая плохая девочка! Ты ненавидишь своего папу. Ты даже хотела убить его! Разве это не самое ужасное преступление, а?
Даша задрожала крупной, крупной дрожью. Она все помнила. Но она не знала, откуда мог знать об этом чужой мужчина. Его глаза прошивали ее насквозь, как иголка с ниткой — ткань: может, он умеет читать мысли?
Отец ушел от них рано, когда Даша была еще маленькой. А был ли он когда-нибудь с ними? Она не знала и никогда не спрашивала мать. Но три раза он приходил к ним. Перед первым случаем бабушка уехала к своей сестре, а мама ходила весь вечер бледная. Из угла в угол ходила, а руки казались будто чужими ей — все время одна ощупывала другую, пальцы скрещивались, ногти оставляли розовые следы на белых предплечьях.
— Придет твой папа, — сказала она Даше. — Не выходи из комнаты, посмотри на него через щелку.
Тогда папа понравился ей: она увидела его в маленькой полоске света между дверью и косяком, когда мама впустила его в квартиру, когда он снял красивое пальто, улыбнулся чудной улыбкой под растопыренными черными усами, и… Не глядя в сторону двери, за которой затаилась Даша, он прошел вслед за мамой в другую комнату, и в тот раз девочка больше не видела его. Сидела с книжкой в углу, боясь выйти в коридор, даже пройти в туалет; а они включили музыку, и Даша даже не слышала, о чем они говорили. Через пару часов хлопнула входная дверь, и мама вошла с влажными глазами в комнату, потрепала Дашу по волосам и ничего не сказала. Вообще ничего не сказала за тот вечер.
Второй раз все началось так же. Прочирикал звонок — и мама, прикрыв дверь в комнату с Дашей, помчалась открывать; раздался густой бас отца, который как-то пошутил и тут же рассмеялся. Зашелестел пакет, который мама взяла у него из рук, пока он снимал большие зимние ботинки. У них никогда не было гостей-мужчин, и Даша смотрела на него круглыми глазами — казалось, будто он прилетел с какой-то другой планеты. «Ведь это мой папа, — подумала она тогда. — У всех папы и мамы живут вместе, и папы даже встречают моих одноклассниц из школы. Я должна хотя бы сказать ему «привет»… или «здравствуйте»… И Даша вышла из комнаты, оправляя платье, пытаясь перебороть себя. Она только открыла рот, чтобы поздороваться, как отец посмотрел на нее.
Его лицо переменилось. Опала улыбка, сморщился нос, слегка опустились веки — Даша смотрела на него во все глаза и запомнила это выражение навсегда. А он смотрел на нее всего секунду, после чего повернулся к Дашиной маме и тихо сказал:
— Что это? Я же сказал, что не хочу ее видеть.
Мама всплеснула руками и оттеснила Дашу назад в комнату, взяв за плечи. Потом металлическим дрожащим голосом сказала ей:
— Не смей.
И закрыла дверь. На ключ.
На два часа все внутри Даши превратилось в кипящее море, с волнами, бившими ее тело дрожью. Не унялась буря и потом, когда входная дверь щелкнула, а Дашу выпустили из комнаты. За тот вечер мама снова не сказала ни слова, а ночью, когда девочка проснулась с пересохшим горлом и пошла на кухню, она услышала, как та плачет в своей комнате. Она никогда не плакала раньше. И никогда не говорила с ней таким голосом и такими словами: «Не смей». Даша поняла тогда, что ее папа — плохой человек, а может, и никакой ей не папа?
Море внутри Даши сузилось до маленького озерца, но такого же бурлящего. Она поняла, что все нужно взять в свои руки. Разработать план. Как в этих книжках по истории, больших и с картинками, которые ей покупала бабушка — устроить «переворот». Когда короли оказывались плохими, их отравляли. Даша запомнила оттуда еще слово «мышьяк», хотя не очень понимала, что это.
В тот месяц у них завелась мышь, или даже мыши, и бабушка решила их поймать, расставив по разным углам на кухне мышеловки. Она строго предупредила Дашу, чтобы та ни за что не трогала эти штуки: можно остаться без пальца или даже целой руки, если их коснуться. А если Даша вдруг увидела бы там мышь — надо было сразу сказать об этом ей или маме.
И девочка тоже стала ждать, когда мышь попадется в ловушку, и проверяла как можно чаще все нужные углы. Однажды ей посчастливилось: из мышеловки торчал серый комочек, а на кухне не было никого из взрослых. Тогда Даша как можно тише дотянулась до ловушки и с трудом, но достала оттуда дохлую мышь, а потом постаралась поставить ловушку назад так же, как она и стояла, чтобы никто не заподозрил. Труп зверька она сунула в карман, а потом спрятала у себя в комнате. Тайных мест у нее почти не было, все убирала мама, и только коробочка с дневником закрывалась на особый ключ, который Даша носила с собой на шее. В коробочку она и положила мертвую мышь.
Перед третьим приходом отца мама сказала ей: «Только не выходи снова, я прошу тебя». И все началось так же, как всегда, только девочка не подошла взглянуть на отца. Она сидела у двери и слушала: как он вошел, как зашелестел пакетом и загоготал себе в усы, как мама послушно ответила ему мелким рассыпчатым смешком, как они ушли на кухню, на которой вскоре зашипел газ. Даша ждала, когда они уйдут с кухни. Все получилось как нельзя удачно: погремев чашками, они ушли в комнату, закрыв за собой дверь, и тогда девочка на цыпочках покинула убежище — с мышиным трупиком в кармане.
На столе оставались две кружки: мамина и гостевая. Надеясь, что в крепко заваренном чае никто не заподозрит яд, Даша, держа за хвост мышь, медленно опустила ее в гостевую кружку, стараясь не обжечься.
Комната Даши как раз отделялась от кухни одной лишь тонкой стенкой — поэтому девочка прижалась ухом к ней и, зажмурив глаза, прислушивалась. Они долго не шли. Потом послышались и шаги, и звон кружек, и негромкий смех. На секунды воцарившееся молчание было взорвано звуком брызжущей сквозь губы жидкости. «Что за хрень ты мне налила?» — кричал, отплевываясь, мужчина. И стукнул по столу. Даша отползла в другой угол и уставилась в него, обхватила себя руками: она поняла, что ее план переворота провален. А ее будут ругать.
Но ее не ругали. Даша не обернулась, когда мама вошла в комнату после ухода отца — а та и не стала ее окликать, просто ушла. А когда Даша пришла на кухню ужинать, посмотрела на нее тем-самым-взглядом. И не разговаривала с ней еще несколько дней.
Бабушка приехала следующим утром и, как всегда, улыбнулась Даше своей широкой улыбкой, и сказала ей:
— Привет, внученька! Как ты…
Но осеклась, посмотрев на маму, а та увела ее в комнату и о чем-то шепотом говорила. Когда бабушка вышла, то посмотрела на Дашу тем-самым-взглядом. Точно таким же. И что бы Даша ни спрашивала у нее следующие дни, тоже молчала в ответ.
Когда по ночам девочка слышала мамин плач, она знала: в этом виноват не отец. А она, Даша.
Все это и пронеслось в ее голове, когда джентльмен в цилиндре проговорил ужасные слова о ней, страшную правду.
— Тебе лучше совсем не возвращаться в тот город, — сказал он. — Все, что ты делаешь, только расстраивает маму с бабушкой, — и добавил еще тем ртом, что открывался широкой расщелиной под носом, — и тогда я буду любить тебя, моя деточка. Тебя больше уже никто не любит, с того самого дня. А я буду позволять делать любые гадости, которые ты только захочешь. Буду дарить тебе много игрушек. Но и тебе нужно быть послушной, как и все мои дети.
Тут он обнял двух типов рядом с собой, так нежно, что стало понятно: это его сыновья.
— А первое, что ты должна сделать — это зашить себе рот. Ведь ты говоришь сплошные глупости, правда, доченька?
И Даша увидела перед собой, прямо на черных пятнах от яблока, нитку и иголку.
«Да, я самая плохая, — думала она, вставая из-за стола, что, конечно, тоже было нехорошо и невежливо. — Правда, самая, самая плохая, я давно уже это знала».
За окном белели все те же разводы, и Даша не могла разглядеть никаких лиц, лап, крыльев: просто черное молоко, в которое добавили немного настоящего, и то не могло раствориться в нем.
«Меня украл какой-то колдун, — сказала она себе то, о чем давно думала. — Он плохой, но и мне самое место здесь. Буду самой плохой девочкой на свете, почему нет? Делать всякие пакости».
Ведь она и раньше их делала, и ей даже нравилось, правда? Например, когда выдала директору ту зазнайку Кристинку, которая украла пенал с учительского стола. Ведь она ее предала, и это плохо, но Даша чувствовала себя хорошо. А ведь Кристина сказала, что просто хочет пошутить! Или когда подбросила лягушку в парту противному Дениске. Как он визжал!
Растерянно Даша терла руки друг о дружку, пытаясь их согреть. «Зато меня будут здесь любить, он же так сказал, у меня теперь будет много игрушек и сладостей».
Тиканье часов ворвалось в ее мысли: она снова вспомнила про странные часы, висящие слева от окна. Беря авансом право на дерзости, она сняла их со стены и понесла к себе на место.
— Это такая интересная штука, — сказала она, усаживаясь и смотря на стрелки, под которыми буквы меняли очертания.
— Пф, старье, глупая вещь, — выдавил нижний рот ее отчима. — Нечего тебе смотреть на них.
Сводные братья угрюмо и согласно что-то промычали.
Но Даша смотрела: часы заворожили ее. Будто написанные чернилами, буквы расплывались и снова вставали на место, очень быстро: одна секунда — одна новая буква. «Может быть, они что-то рассказывают, какой-то рассказ — вместо того, чтобы показывать время?» — подумала Даша.
«С» была первой буквой, как и тогда, в прошлый раз. Дальше были опять «п» и «а»… Снова «с», дальше — «и»… «Спасибо»? Но нет: она складывала букву одна за другой, и получалось: «с-п-а-с-и-м-е-н-я». Даша затаила дыхание.
«Спасименяявчасах».
А дальше еще раз, те же буквы, спасименяявчасах — спасименяявчасах — спаси-меня-я-в-часах…
И много, много раз по кругу, и Даша не отводила взгляда, хотя ее и одернули еще раз. Девочка всхлипнула. «Его надо спасти. Хотя за такое можно и в лягушку превратиться, или тоже угодить внутрь часов. А то и умереть по-настоящему. Мой новый папа такого не стерпит! Ясно же, что это какой-нибудь принц туда угодил. Или мальчик, который отказался стать его сыном. Значит, хороший мальчик. А я только что решила быть плохой и не могу. Надо хоть что-то сделать хорошее напоследок».
— Хватить глазеть на эти дурацкие часы! — возопил снова отчим. — Бери и делай, что я сказал. Взяла нитку в руки, ну!
«Фвываа», — промычали эхом его сыновья.
Даша как будто потянулась уже к катушке, но рука ее, помедлив, рванулась дальше — к деревянному молотку, который в общей неразберихе лежал на скатерти. Руки сыновей, метнувшиеся туда же, схватили уже только воздух.
С размаху девочка опустила молоток на стекло часов, как раз, когда последняя буква «х» образовалась напротив секундной стрелки. Раздался звон, и полетели осколки — и одновременно с этим Даша услышала противный хлюпающий звук. Ее куртка, руки, молоток, скатерть рядом и все вокруг оросилось ярко-алым. Кровью.
Еще секунды — и по комнате раскатился гогот.
— Ты его убила, идиотка! — донесся голос отчима до Даши, когда она отвернулась и сбежала к окну. — Прикончила! Все, что ты делаешь, плохо! Зашивай себе уже рот, можешь и свои бестолковые руки пришить, прямо к заднице!
Девочка уже не могла плакать, ее глаза были сухие, она валилась с ног от ужаса и усталости, но все-таки она знала, что не вернется к столу. Она продолжала сжимать в руке окровавленный молоток, и когда дошла до окна — будто не она уже, а кто-то другой, но ее же рукой — размахнулся и ударил по стеклу, за которым зияло все то же молоко.
Пальцы ее ощутили боль, а все вокруг затопило чернотой. Подхватываемая волной, Даша расправила руки. Сначала ее отнесло назад и ударило головой. Чуть не потеряв сознание, она все же собралась с духом и, зажмурившись, поплыла вперед.
Тело скоро перестало слушаться, и Даша просто ощущала движение — чувствовала, как ее несет вверх. Через полминуты ей стало не хватать воздуха, и она, забывшись, открыла рот — в горло потекла горечь. Все внутри стало жечь, и даже когда девочка закрыла рот, ее стало раздирать на бесконечное количество частей: казалось, она вот-вот взорвется. «Так я и умру», — пробежала мысль в ней, обожженной болью.
Даше показалось, что внутри она оказалась не сразу — будто ее подхватил смерч и долго, долго она еще летела во тьме: через нее проходили картинки из прошлого, из ее дремучего и совсем недавнего детства, и она хотела, не останавливаясь, лететь вперед, чтобы отвязаться от мыслей, оторваться, выйти чистой от этого кошмара. Ей было тесно и душно, и в груди все болезненно сжималось.
Вперед, быстрее.
Но прошли всего лишь мгновения — и она уперлась взглядом в вешалку на бревенчатой стене, с которой исчезли шляпы. За спиной щелкнул замок двери. Тут она дала себе отдышаться и вытереть слезы с лица (по сравнению с ледяными пальцами щеки казались горячими, как огонь), хотя они не переставали литься — и все вокруг виделось смазанным, призрачным.
В комнате она была не одна, и девочка почувствовала это сразу, даже не оглядевшись. Когда же она осмелилась обернуться, дом медленно поплыл — все в ту же сторону, прочь от ее города и дома.
За столом теперь сидели трое. На месте девочки-куклы сложил руки на скатерти высокий, стройный джентльмен в высоком цилиндре — Даша узнала одну из тех шляп, которые висели у входа, а теперь исчезли: остальные были нахлобучены на других сидевших.
Молодое лицо мужчины, вытянутое, как свеча — с длинным узким носом и тонкими губами — ничего не выражало, а под безукоризненно сидевшим костюмом-тройкой сверкала самая белоснежная рубашка, которую Даша когда-нибудь видела. Черные глаза под черными же бровями смотрели на нее пронзительно: в них нельзя было прочесть никакого чувства, но они впились в нее как два плотоядных насекомых. Внизу, под плотно сжатым ртом, болтался несоразмерный лицу двойной подбородок, похожий скорее на птичий зоб. Пальцы рук, сложенных на столе возле чашек, взяли три аккорда на скатерти, будто выражая спокойствие одновременно с нетерпением.
Двое других мужчин, в смятых котелках и жмущих пиджачках, теснились рядом с первым по обе руки. Они уставились на Дашу широко раскрытыми черными же глазами, правые руки были прижаты ко ртам; из-под шляп не выбивалось ни единого волоска на гладкие лбы. Оба лица были похожи на одну большую лысину: надутые щеки, приплюснутые носы.
— Даша, ты наконец-то пришла, — сказал первый господин, продолжая тарабанить по столу. — Я так рад видеть тебя.
У него был мягкий, даже женственный голос, слаще сахара. Девочка слегка вздохнула.
— Я даже стал беспокоиться. Шестой час уже, пора пить чай.
Он взял чайник, и из него полилась в чашку струйка темного, крепко заваренного напитка.
— Проходи, садись с нами, милая. Ты ведь очень устала?
Даша еле кивнула и сделала несколько шагов к комнате. Ноги гудели и едва слушались, но она совладала с собой, прошла еще немного и села на прежнее место за столом.
— Еще бы. У малышки был такой тяжелый день, — проговорил джентльмен.
Даше пододвинули чашку, и она увидела, как изменилось убранство стола: беспорядочно на нем были разбросаны столовые приборы, а в углу высилась тарелка с небольшой горсткой яблок.
— Я не хочу чай, спасибо, — ответила Даша. — Я только хочу спросить, куда мы летим. Мне очень нужно домой.
— Ты и летишь домой, — промурлыкал джентльмен. — А может — это твой дом? Тебе ведь здесь нравится?
— Я хочу домой, — повторила девочка, дотянувшись слабой и непослушной рукой до яблок. Она выбрала самый крупный и сочный фрукт.
— Разве можно брать без разрешения? — тон джентльмена сменился на сердитый и немного визгливый. — Я предложил тебе только чай!
Это раскрылся его зоб, оказавшийся на деле вторым ртом — еще шире и плотояднее верхнего, щелью без губ, скрывавшей частокол мелких желтых зубов.
— Простите, — ответила Даша. — Я сейчас положу обратно.
— Ешь, раз уж взяла, — мелодично протянул джентльмен верхним ртом.
Дрожащей рукой Даша подносила яблоко ко рту, готовясь уже впиться зубами в мякоть, полную сладкого сока. «Как давно я не ела?» — подумала она. Целый день она только шла и шла, а с утра кое-как проглотила кашу и заспешила из дома.
Двое других типов смотрели на нее теперь с прищуром, не сводя глаз с яблока. Тихое раскатистое бормотание доносилось из-под их рук, так и прижатых к лицу ниже носа.
— Растущему организму нужны витамины, — проговорил джентльмен.
Даша с жадностью надкусила яблоко, и на язык брызнул поток горечи — такой оглушительной, что скривил ее рот. Она сразу же выплюнула сок на скатерть — но много успела и проглотить: мерзкий вкус обволок ее рот и горло. Она взглянула на яблоко: под блестящей тонкой кожурой скрывалась кашица, похожая на желе и черная, как нефть. Теперь стол перед девочкой был забрызган черными каплями.
— Что ты себе позволяешь? — закричал джентльмен обеими голосами, сложившимися в сердитый фальцет. — Дарья, так себя не ведут за столом!
— Я сейчас вытру, — пролепетала Даша.
— Вытрешь тут., — проворчал тот в ответ. — Теперь эти пятна не отстираешь, испортила скатерть.
Даша сложила руки на коленях, положив горькое яблоко на тарелку, что стояла ближе всего к ней.
— Просто, мне кажется, оно испортилось или… я просто никогда не ела такого, — попыталась она оправдаться.
— Конечно, мы все понимаем, — осклабился верхний рот джентльмена. — Ты поступила так с непривычки. Просто ты не знаешь всех правил хорошего тона.
Двое рядом с ним дружно закивали, а их руки отнялись наконец от лица и подперли щеки — Даша увидела, что никаких ртов у них вообще не было. Они издавали только мычание.
За окнами было все так же темно, и только изредка мелькало что-то белесое. Даша вглядывалась в глубину: там, казалось, плыли то человеческие, то звериные фигуры, а порой мелькали и птичьи крылья; но она угадывала их скорее так, как можно разглядеть в узорах на ковре все, на что хватит воображения. Скорее это были белые разводы, без определенной формы и значения.
— Хватит пялиться в окно, балбеска, — одернул ее джентльмен в цилиндре. — И Даша, как ты сидишь за столом, где должны быть твои локти?
Даша устала даже бояться и покорно опустила руки под стол, а потом спросила:
— Куда мы летим? Мне нужно домой. И кто вы? Вы меня похищаете?
— Я тебе объясню, — ответил джентльмен. — Ты ушла от мамы с бабушкой, и я решил тебя удочерить.
— Но… Но я не хотела уходить от них по-настоящему! Я передумала!
Мужчина улыбнулся обеими ртами, так широко, что Даша содрогнулась.
— Нет, ты не передумала, дурочка, ты не можешь передумать. Ты решила, — внушительно сказал он и хлопнул ладонью по столу — так стучит судья молотком. — Самые плохие девочки попадают ко мне, а ты — самая плохая из всех плохих девочек на Земле.
Даша сжалась на стуле, осела на нем так, что он заскрипел. Она сама ощущала себя как продавленное кресло: огромная вмятина где-то в груди, растерянность и унижение.
— Я не плохая. Я люблю маму и бабушку. Я хорошо учусь, — тихо заговорила она. — Я просто так ушла, я просто гуляла и вышла за город, мне наказывали не разговаривать с незнакомыми…
— Но ты заговорила! — перебил ее нижний рот джентльмена, а потом расхохотался. — Нет, дурочка, ты самая, самая плохая девочка! Ты ненавидишь своего папу. Ты даже хотела убить его! Разве это не самое ужасное преступление, а?
Даша задрожала крупной, крупной дрожью. Она все помнила. Но она не знала, откуда мог знать об этом чужой мужчина. Его глаза прошивали ее насквозь, как иголка с ниткой — ткань: может, он умеет читать мысли?
Отец ушел от них рано, когда Даша была еще маленькой. А был ли он когда-нибудь с ними? Она не знала и никогда не спрашивала мать. Но три раза он приходил к ним. Перед первым случаем бабушка уехала к своей сестре, а мама ходила весь вечер бледная. Из угла в угол ходила, а руки казались будто чужими ей — все время одна ощупывала другую, пальцы скрещивались, ногти оставляли розовые следы на белых предплечьях.
— Придет твой папа, — сказала она Даше. — Не выходи из комнаты, посмотри на него через щелку.
Тогда папа понравился ей: она увидела его в маленькой полоске света между дверью и косяком, когда мама впустила его в квартиру, когда он снял красивое пальто, улыбнулся чудной улыбкой под растопыренными черными усами, и… Не глядя в сторону двери, за которой затаилась Даша, он прошел вслед за мамой в другую комнату, и в тот раз девочка больше не видела его. Сидела с книжкой в углу, боясь выйти в коридор, даже пройти в туалет; а они включили музыку, и Даша даже не слышала, о чем они говорили. Через пару часов хлопнула входная дверь, и мама вошла с влажными глазами в комнату, потрепала Дашу по волосам и ничего не сказала. Вообще ничего не сказала за тот вечер.
Второй раз все началось так же. Прочирикал звонок — и мама, прикрыв дверь в комнату с Дашей, помчалась открывать; раздался густой бас отца, который как-то пошутил и тут же рассмеялся. Зашелестел пакет, который мама взяла у него из рук, пока он снимал большие зимние ботинки. У них никогда не было гостей-мужчин, и Даша смотрела на него круглыми глазами — казалось, будто он прилетел с какой-то другой планеты. «Ведь это мой папа, — подумала она тогда. — У всех папы и мамы живут вместе, и папы даже встречают моих одноклассниц из школы. Я должна хотя бы сказать ему «привет»… или «здравствуйте»… И Даша вышла из комнаты, оправляя платье, пытаясь перебороть себя. Она только открыла рот, чтобы поздороваться, как отец посмотрел на нее.
Его лицо переменилось. Опала улыбка, сморщился нос, слегка опустились веки — Даша смотрела на него во все глаза и запомнила это выражение навсегда. А он смотрел на нее всего секунду, после чего повернулся к Дашиной маме и тихо сказал:
— Что это? Я же сказал, что не хочу ее видеть.
Мама всплеснула руками и оттеснила Дашу назад в комнату, взяв за плечи. Потом металлическим дрожащим голосом сказала ей:
— Не смей.
И закрыла дверь. На ключ.
На два часа все внутри Даши превратилось в кипящее море, с волнами, бившими ее тело дрожью. Не унялась буря и потом, когда входная дверь щелкнула, а Дашу выпустили из комнаты. За тот вечер мама снова не сказала ни слова, а ночью, когда девочка проснулась с пересохшим горлом и пошла на кухню, она услышала, как та плачет в своей комнате. Она никогда не плакала раньше. И никогда не говорила с ней таким голосом и такими словами: «Не смей». Даша поняла тогда, что ее папа — плохой человек, а может, и никакой ей не папа?
Море внутри Даши сузилось до маленького озерца, но такого же бурлящего. Она поняла, что все нужно взять в свои руки. Разработать план. Как в этих книжках по истории, больших и с картинками, которые ей покупала бабушка — устроить «переворот». Когда короли оказывались плохими, их отравляли. Даша запомнила оттуда еще слово «мышьяк», хотя не очень понимала, что это.
В тот месяц у них завелась мышь, или даже мыши, и бабушка решила их поймать, расставив по разным углам на кухне мышеловки. Она строго предупредила Дашу, чтобы та ни за что не трогала эти штуки: можно остаться без пальца или даже целой руки, если их коснуться. А если Даша вдруг увидела бы там мышь — надо было сразу сказать об этом ей или маме.
И девочка тоже стала ждать, когда мышь попадется в ловушку, и проверяла как можно чаще все нужные углы. Однажды ей посчастливилось: из мышеловки торчал серый комочек, а на кухне не было никого из взрослых. Тогда Даша как можно тише дотянулась до ловушки и с трудом, но достала оттуда дохлую мышь, а потом постаралась поставить ловушку назад так же, как она и стояла, чтобы никто не заподозрил. Труп зверька она сунула в карман, а потом спрятала у себя в комнате. Тайных мест у нее почти не было, все убирала мама, и только коробочка с дневником закрывалась на особый ключ, который Даша носила с собой на шее. В коробочку она и положила мертвую мышь.
Перед третьим приходом отца мама сказала ей: «Только не выходи снова, я прошу тебя». И все началось так же, как всегда, только девочка не подошла взглянуть на отца. Она сидела у двери и слушала: как он вошел, как зашелестел пакетом и загоготал себе в усы, как мама послушно ответила ему мелким рассыпчатым смешком, как они ушли на кухню, на которой вскоре зашипел газ. Даша ждала, когда они уйдут с кухни. Все получилось как нельзя удачно: погремев чашками, они ушли в комнату, закрыв за собой дверь, и тогда девочка на цыпочках покинула убежище — с мышиным трупиком в кармане.
На столе оставались две кружки: мамина и гостевая. Надеясь, что в крепко заваренном чае никто не заподозрит яд, Даша, держа за хвост мышь, медленно опустила ее в гостевую кружку, стараясь не обжечься.
Комната Даши как раз отделялась от кухни одной лишь тонкой стенкой — поэтому девочка прижалась ухом к ней и, зажмурив глаза, прислушивалась. Они долго не шли. Потом послышались и шаги, и звон кружек, и негромкий смех. На секунды воцарившееся молчание было взорвано звуком брызжущей сквозь губы жидкости. «Что за хрень ты мне налила?» — кричал, отплевываясь, мужчина. И стукнул по столу. Даша отползла в другой угол и уставилась в него, обхватила себя руками: она поняла, что ее план переворота провален. А ее будут ругать.
Но ее не ругали. Даша не обернулась, когда мама вошла в комнату после ухода отца — а та и не стала ее окликать, просто ушла. А когда Даша пришла на кухню ужинать, посмотрела на нее тем-самым-взглядом. И не разговаривала с ней еще несколько дней.
Бабушка приехала следующим утром и, как всегда, улыбнулась Даше своей широкой улыбкой, и сказала ей:
— Привет, внученька! Как ты…
Но осеклась, посмотрев на маму, а та увела ее в комнату и о чем-то шепотом говорила. Когда бабушка вышла, то посмотрела на Дашу тем-самым-взглядом. Точно таким же. И что бы Даша ни спрашивала у нее следующие дни, тоже молчала в ответ.
Когда по ночам девочка слышала мамин плач, она знала: в этом виноват не отец. А она, Даша.
Все это и пронеслось в ее голове, когда джентльмен в цилиндре проговорил ужасные слова о ней, страшную правду.
— Тебе лучше совсем не возвращаться в тот город, — сказал он. — Все, что ты делаешь, только расстраивает маму с бабушкой, — и добавил еще тем ртом, что открывался широкой расщелиной под носом, — и тогда я буду любить тебя, моя деточка. Тебя больше уже никто не любит, с того самого дня. А я буду позволять делать любые гадости, которые ты только захочешь. Буду дарить тебе много игрушек. Но и тебе нужно быть послушной, как и все мои дети.
Тут он обнял двух типов рядом с собой, так нежно, что стало понятно: это его сыновья.
— А первое, что ты должна сделать — это зашить себе рот. Ведь ты говоришь сплошные глупости, правда, доченька?
И Даша увидела перед собой, прямо на черных пятнах от яблока, нитку и иголку.
«Да, я самая плохая, — думала она, вставая из-за стола, что, конечно, тоже было нехорошо и невежливо. — Правда, самая, самая плохая, я давно уже это знала».
За окном белели все те же разводы, и Даша не могла разглядеть никаких лиц, лап, крыльев: просто черное молоко, в которое добавили немного настоящего, и то не могло раствориться в нем.
«Меня украл какой-то колдун, — сказала она себе то, о чем давно думала. — Он плохой, но и мне самое место здесь. Буду самой плохой девочкой на свете, почему нет? Делать всякие пакости».
Ведь она и раньше их делала, и ей даже нравилось, правда? Например, когда выдала директору ту зазнайку Кристинку, которая украла пенал с учительского стола. Ведь она ее предала, и это плохо, но Даша чувствовала себя хорошо. А ведь Кристина сказала, что просто хочет пошутить! Или когда подбросила лягушку в парту противному Дениске. Как он визжал!
Растерянно Даша терла руки друг о дружку, пытаясь их согреть. «Зато меня будут здесь любить, он же так сказал, у меня теперь будет много игрушек и сладостей».
Тиканье часов ворвалось в ее мысли: она снова вспомнила про странные часы, висящие слева от окна. Беря авансом право на дерзости, она сняла их со стены и понесла к себе на место.
— Это такая интересная штука, — сказала она, усаживаясь и смотря на стрелки, под которыми буквы меняли очертания.
— Пф, старье, глупая вещь, — выдавил нижний рот ее отчима. — Нечего тебе смотреть на них.
Сводные братья угрюмо и согласно что-то промычали.
Но Даша смотрела: часы заворожили ее. Будто написанные чернилами, буквы расплывались и снова вставали на место, очень быстро: одна секунда — одна новая буква. «Может быть, они что-то рассказывают, какой-то рассказ — вместо того, чтобы показывать время?» — подумала Даша.
«С» была первой буквой, как и тогда, в прошлый раз. Дальше были опять «п» и «а»… Снова «с», дальше — «и»… «Спасибо»? Но нет: она складывала букву одна за другой, и получалось: «с-п-а-с-и-м-е-н-я». Даша затаила дыхание.
«Спасименяявчасах».
А дальше еще раз, те же буквы, спасименяявчасах — спасименяявчасах — спаси-меня-я-в-часах…
И много, много раз по кругу, и Даша не отводила взгляда, хотя ее и одернули еще раз. Девочка всхлипнула. «Его надо спасти. Хотя за такое можно и в лягушку превратиться, или тоже угодить внутрь часов. А то и умереть по-настоящему. Мой новый папа такого не стерпит! Ясно же, что это какой-нибудь принц туда угодил. Или мальчик, который отказался стать его сыном. Значит, хороший мальчик. А я только что решила быть плохой и не могу. Надо хоть что-то сделать хорошее напоследок».
— Хватить глазеть на эти дурацкие часы! — возопил снова отчим. — Бери и делай, что я сказал. Взяла нитку в руки, ну!
«Фвываа», — промычали эхом его сыновья.
Даша как будто потянулась уже к катушке, но рука ее, помедлив, рванулась дальше — к деревянному молотку, который в общей неразберихе лежал на скатерти. Руки сыновей, метнувшиеся туда же, схватили уже только воздух.
С размаху девочка опустила молоток на стекло часов, как раз, когда последняя буква «х» образовалась напротив секундной стрелки. Раздался звон, и полетели осколки — и одновременно с этим Даша услышала противный хлюпающий звук. Ее куртка, руки, молоток, скатерть рядом и все вокруг оросилось ярко-алым. Кровью.
Еще секунды — и по комнате раскатился гогот.
— Ты его убила, идиотка! — донесся голос отчима до Даши, когда она отвернулась и сбежала к окну. — Прикончила! Все, что ты делаешь, плохо! Зашивай себе уже рот, можешь и свои бестолковые руки пришить, прямо к заднице!
Девочка уже не могла плакать, ее глаза были сухие, она валилась с ног от ужаса и усталости, но все-таки она знала, что не вернется к столу. Она продолжала сжимать в руке окровавленный молоток, и когда дошла до окна — будто не она уже, а кто-то другой, но ее же рукой — размахнулся и ударил по стеклу, за которым зияло все то же молоко.
Пальцы ее ощутили боль, а все вокруг затопило чернотой. Подхватываемая волной, Даша расправила руки. Сначала ее отнесло назад и ударило головой. Чуть не потеряв сознание, она все же собралась с духом и, зажмурившись, поплыла вперед.
Тело скоро перестало слушаться, и Даша просто ощущала движение — чувствовала, как ее несет вверх. Через полминуты ей стало не хватать воздуха, и она, забывшись, открыла рот — в горло потекла горечь. Все внутри стало жечь, и даже когда девочка закрыла рот, ее стало раздирать на бесконечное количество частей: казалось, она вот-вот взорвется. «Так я и умру», — пробежала мысль в ней, обожженной болью.
4
Земля. Чьи-то сильные руки поставили Дашу на четвереньки, и ее вырвало — открыв глаза, она увидела черную вязкую жидкость. Легкие требовали воздуха и стали алчно его поглощать. Это было спасением, но Даша все еще чувствовала только боль и видела все вокруг как сквозь красное стекло.
Те же руки, когда Даша отдышалась, положили ее на спину. Снова открыв тяжелые глаза, она смогла повернуть голову, чтобы увидеть спасителя.
— Мне пришлось ждать Вас здесь, юная леди, — сказал он. — Я не мог войти внутрь, как бы ни хотел.
Перед ней опустился на колени молодой человек — вернее, он был человеком ровно до шеи, одетый в желто-синий плащ, с рукояткой меча, торчавшей из-за широкого плеча. А смотрела на нее голова кролика, почти что самая настоящая кроличья голова, но посаженная на человеческое тело. Уши спускались на грудь, повязанные к плащу красными лентами. Маленькие черные глаза смотрели на нее дружелюбно — насколько только такие глаза могут выражать чувства.
— Я знаю, что правила приличия обязуют меня представиться, — продолжал он. — И вместе с тем я не могу назвать своего имени. Я потерял его очень давно, и это длинная история, которая будет в данный момент совершенно неуместной. Правила, по которым существует этот мир, все равно запретили бы мне его называть. Вы представились сразу, как только вошли в тот дом — и поэтому все для Вас началось, юная леди. К сожалению, это уже никак не исправить, хотя в будущем Вам придется быть осторожнее.
Даша хотела что-то ответить ему, пока он замолчал, но не могла.
— Увы, Вы не знали и того, что нельзя ничего есть в этом месте. Если бы Вы вспомнили свою книгу по мифологии, то смогли бы отказаться от трапезы. Правила гласят, что это — второй шаг, чтобы остаться здесь навсегда. Хвала Вашему мужеству, что Вам удалось выбраться сюда, ко мне.
То ли человек, то ли кролик вздохнул. Он привстал, и Даша смогла приподнять голову, чтобы продолжать смотреть на него. За его спиной простиралась недвижимая черная гладь, а слева высились холмы и пустыня — не более живые, чем это ужасающее море. Лишь призрачные белые пятна — нельзя было разглядеть лучше — передвигались где-то вдали.
— Я не мог спасти Вас, это правда. Это был Ваш бой, потому что Вы приняли его слишком быстро, когда себя назвали. Это было Ваше обязательство перед ними.
— Что вообще произошло? Где я? — еле шевеля языком и губами, неразборчиво спросила Даша.
— Это самый страшный Ваш сон, юная леди, — ответил ей человек с кроличьей головой. — Вы щипали себя за руку, но только от незнания таких снов. В них все как по-настоящему, а иногда даже ярче, чем в самой реальности. Я только и живу здесь, в чужих снах. Вернее, это не просто сны — это места, в которые люди отправляются, когда спят. Когда-то мне пришлось отказаться от того, чтобы жить в реальном мире: теперь всем есть, куда проснуться, а мне нет. И тем, кого ты встретила в доме, тоже некуда проснуться, просто они выбрали другой путь, чем я. Но об этом не стоит много разговаривать. Время идет. А Вам нужно закончить этот сон.
Даша привстала, пошатываясь и оглядев сначала себя: вся ее одежда была перепачкана черным. Вокруг расстилалась пустыня, и она смотрела теперь на эти мрачные пески, видя, как по ним идут, бредут куда-то мимо нее то ли люди, то ли звери, то ли птицы — сказать невозможно, и даже в мыслях Даша не смогла их описать, поэтому просто отвернулась к собеседнику.
— Я не могу, — пробормотала она. — Я говорю себе «просыпайся!», я сказала уже много раз, но не могу.
— Теперь не можете, — согласился ее собеседник. — Вы вошли в игру, и теперь нужно из нее выйти. Хотели Вы этого или нет, Вы связали себя с тем… колдуном, давайте действительно так его назовем. Вы дали ему много обещаний, Вы должны ему — как в реальности люди одалживают друг другу деньги или вещи. Когда Вы с этим расправитесь, Вы сможете вернуться. И проснетесь дома живой и невредимой. А если бы…
Даша сглотнула.
— Я бы умерла иначе, да?
— Да. Люди иногда умирают в таком сне, когда не могут из него выйти. А если выходят, то ничего почти не помнят, и их жизнь налаживается так, как и раньше. Чтобы вернуть свой долг…
— Он еще жив? — снова перебила Даша, глядя на море черного молока.
— Да, конечно, — спокойно ответил собеседник. — Это его родная стихия, он дышит такой гадостью с большим удовольствием, чем воздухом. Возвращаясь к тому, о чем я начал говорить, я должен Вас обеспокоить. Вам нужно отдать что-то очень важное для Вас. Все, чем Вы владеете по-настоящему — это ваши тело и душа, а значит, Вам придется избавиться от своей правой руки. Это будет плата, и хотя Вы не вспомните об этом, но в тот же день, когда Вы проснетесь, произойдет несчастный случай, и Вам всю оставшуюся жизнь придется прожить однорукой. Это печально, но необходимо. Время идет, юная леди. Нам некогда даже разговаривать, к сожалению, хотя Вам есть о чем меня спросить, а мне — о чем Вам рассказать.
— Он скоро придет? — спросила Даша. — Поэтому?
— Да. Решайтесь, сейчас самое время, а потом будет уже поздно. Вам нужно вернуться домой.
Даша набрала в легкие воздух.
— Я не хочу возвращаться, доблестный господин, имени которого я не знаю, — сказала она. — Я знала, что не вернусь, и знала, что мне нельзя есть то яблоко, но у меня теперь нет дома. Ни у мамы с бабушкой, ни там, — она едва приподняла руку, чтобы указать на море. — Я очень хотела бы попросить Вас, чтобы Вы взяли меня с собой. Я должна так поступить.
Даша удивилась, что собеседник не повел и бровью, когда выслушал ее.
— Вы разбили часы и тем самым убили не человека, как подумали. Вы убили что-то в себе и теперь не хотите вернуться.
Даша замотала головой.
— Нет. Я давно это знаю, доблестный господин. То, что мне нет нигде места.
То ли человек, то ли кролик обернулся на море и протяжно вздохнул, но тут же снял с себя перевязь с длинным, как Дашин рост, мечом.
— Я признаю Ваш выбор, юная леди, и не могу изменить в нем ничего. Но вынужден сказать Вам, что теперь Ваше тело — здесь, а долг перед этой проклятой землей, принадлежащей самозваному отчиму, нужно отдать.
Даша кивнула. К ней вернулись разом почти все силы. Она встала на четвереньки и положила правое запястье на камень перед собой, но когда подняла глаза на человека-кролика, то ахнула: у его ноги мелькнул до боли знакомый силуэт с вздернутым хвостом.
— Да, это Ваш кот, — серьезно подтвердил господин-полузверь. — Уголек, насколько я знаю? Коты — лучшие сновидцы, они проводят во сне куда больше времени, чем люди. И больше спят, чем живут наяву. Он отправился за Вами в самые недра сна, когда почувствовал неладное. Только не пытайтесь его погладить сейчас: черное молоко ядовито.
Даша разулыбалась, глядя в вертикальные зрачки и слыша шелковистое мурчание — и поняла, что ей становится хорошо.
— Я готова, — сказала она.
— Юная леди, — обратился к ней будущий спутник. — Сейчас будет больно, но потом начнется совсем другой сон.
И Даша увидела, как лезвие меча взлетает и молнией опускается вниз.
Земля. Чьи-то сильные руки поставили Дашу на четвереньки, и ее вырвало — открыв глаза, она увидела черную вязкую жидкость. Легкие требовали воздуха и стали алчно его поглощать. Это было спасением, но Даша все еще чувствовала только боль и видела все вокруг как сквозь красное стекло.
Те же руки, когда Даша отдышалась, положили ее на спину. Снова открыв тяжелые глаза, она смогла повернуть голову, чтобы увидеть спасителя.
— Мне пришлось ждать Вас здесь, юная леди, — сказал он. — Я не мог войти внутрь, как бы ни хотел.
Перед ней опустился на колени молодой человек — вернее, он был человеком ровно до шеи, одетый в желто-синий плащ, с рукояткой меча, торчавшей из-за широкого плеча. А смотрела на нее голова кролика, почти что самая настоящая кроличья голова, но посаженная на человеческое тело. Уши спускались на грудь, повязанные к плащу красными лентами. Маленькие черные глаза смотрели на нее дружелюбно — насколько только такие глаза могут выражать чувства.
— Я знаю, что правила приличия обязуют меня представиться, — продолжал он. — И вместе с тем я не могу назвать своего имени. Я потерял его очень давно, и это длинная история, которая будет в данный момент совершенно неуместной. Правила, по которым существует этот мир, все равно запретили бы мне его называть. Вы представились сразу, как только вошли в тот дом — и поэтому все для Вас началось, юная леди. К сожалению, это уже никак не исправить, хотя в будущем Вам придется быть осторожнее.
Даша хотела что-то ответить ему, пока он замолчал, но не могла.
— Увы, Вы не знали и того, что нельзя ничего есть в этом месте. Если бы Вы вспомнили свою книгу по мифологии, то смогли бы отказаться от трапезы. Правила гласят, что это — второй шаг, чтобы остаться здесь навсегда. Хвала Вашему мужеству, что Вам удалось выбраться сюда, ко мне.
То ли человек, то ли кролик вздохнул. Он привстал, и Даша смогла приподнять голову, чтобы продолжать смотреть на него. За его спиной простиралась недвижимая черная гладь, а слева высились холмы и пустыня — не более живые, чем это ужасающее море. Лишь призрачные белые пятна — нельзя было разглядеть лучше — передвигались где-то вдали.
— Я не мог спасти Вас, это правда. Это был Ваш бой, потому что Вы приняли его слишком быстро, когда себя назвали. Это было Ваше обязательство перед ними.
— Что вообще произошло? Где я? — еле шевеля языком и губами, неразборчиво спросила Даша.
— Это самый страшный Ваш сон, юная леди, — ответил ей человек с кроличьей головой. — Вы щипали себя за руку, но только от незнания таких снов. В них все как по-настоящему, а иногда даже ярче, чем в самой реальности. Я только и живу здесь, в чужих снах. Вернее, это не просто сны — это места, в которые люди отправляются, когда спят. Когда-то мне пришлось отказаться от того, чтобы жить в реальном мире: теперь всем есть, куда проснуться, а мне нет. И тем, кого ты встретила в доме, тоже некуда проснуться, просто они выбрали другой путь, чем я. Но об этом не стоит много разговаривать. Время идет. А Вам нужно закончить этот сон.
Даша привстала, пошатываясь и оглядев сначала себя: вся ее одежда была перепачкана черным. Вокруг расстилалась пустыня, и она смотрела теперь на эти мрачные пески, видя, как по ним идут, бредут куда-то мимо нее то ли люди, то ли звери, то ли птицы — сказать невозможно, и даже в мыслях Даша не смогла их описать, поэтому просто отвернулась к собеседнику.
— Я не могу, — пробормотала она. — Я говорю себе «просыпайся!», я сказала уже много раз, но не могу.
— Теперь не можете, — согласился ее собеседник. — Вы вошли в игру, и теперь нужно из нее выйти. Хотели Вы этого или нет, Вы связали себя с тем… колдуном, давайте действительно так его назовем. Вы дали ему много обещаний, Вы должны ему — как в реальности люди одалживают друг другу деньги или вещи. Когда Вы с этим расправитесь, Вы сможете вернуться. И проснетесь дома живой и невредимой. А если бы…
Даша сглотнула.
— Я бы умерла иначе, да?
— Да. Люди иногда умирают в таком сне, когда не могут из него выйти. А если выходят, то ничего почти не помнят, и их жизнь налаживается так, как и раньше. Чтобы вернуть свой долг…
— Он еще жив? — снова перебила Даша, глядя на море черного молока.
— Да, конечно, — спокойно ответил собеседник. — Это его родная стихия, он дышит такой гадостью с большим удовольствием, чем воздухом. Возвращаясь к тому, о чем я начал говорить, я должен Вас обеспокоить. Вам нужно отдать что-то очень важное для Вас. Все, чем Вы владеете по-настоящему — это ваши тело и душа, а значит, Вам придется избавиться от своей правой руки. Это будет плата, и хотя Вы не вспомните об этом, но в тот же день, когда Вы проснетесь, произойдет несчастный случай, и Вам всю оставшуюся жизнь придется прожить однорукой. Это печально, но необходимо. Время идет, юная леди. Нам некогда даже разговаривать, к сожалению, хотя Вам есть о чем меня спросить, а мне — о чем Вам рассказать.
— Он скоро придет? — спросила Даша. — Поэтому?
— Да. Решайтесь, сейчас самое время, а потом будет уже поздно. Вам нужно вернуться домой.
Даша набрала в легкие воздух.
— Я не хочу возвращаться, доблестный господин, имени которого я не знаю, — сказала она. — Я знала, что не вернусь, и знала, что мне нельзя есть то яблоко, но у меня теперь нет дома. Ни у мамы с бабушкой, ни там, — она едва приподняла руку, чтобы указать на море. — Я очень хотела бы попросить Вас, чтобы Вы взяли меня с собой. Я должна так поступить.
Даша удивилась, что собеседник не повел и бровью, когда выслушал ее.
— Вы разбили часы и тем самым убили не человека, как подумали. Вы убили что-то в себе и теперь не хотите вернуться.
Даша замотала головой.
— Нет. Я давно это знаю, доблестный господин. То, что мне нет нигде места.
То ли человек, то ли кролик обернулся на море и протяжно вздохнул, но тут же снял с себя перевязь с длинным, как Дашин рост, мечом.
— Я признаю Ваш выбор, юная леди, и не могу изменить в нем ничего. Но вынужден сказать Вам, что теперь Ваше тело — здесь, а долг перед этой проклятой землей, принадлежащей самозваному отчиму, нужно отдать.
Даша кивнула. К ней вернулись разом почти все силы. Она встала на четвереньки и положила правое запястье на камень перед собой, но когда подняла глаза на человека-кролика, то ахнула: у его ноги мелькнул до боли знакомый силуэт с вздернутым хвостом.
— Да, это Ваш кот, — серьезно подтвердил господин-полузверь. — Уголек, насколько я знаю? Коты — лучшие сновидцы, они проводят во сне куда больше времени, чем люди. И больше спят, чем живут наяву. Он отправился за Вами в самые недра сна, когда почувствовал неладное. Только не пытайтесь его погладить сейчас: черное молоко ядовито.
Даша разулыбалась, глядя в вертикальные зрачки и слыша шелковистое мурчание — и поняла, что ей становится хорошо.
— Я готова, — сказала она.
— Юная леди, — обратился к ней будущий спутник. — Сейчас будет больно, но потом начнется совсем другой сон.
И Даша увидела, как лезвие меча взлетает и молнией опускается вниз.