Безымянный город. Еще чернее

Болела голова. Казалось, по черепной коробке готовы расползтись трещины.

— Да, это город без имени, безымянный город, — говорил мой спутник, и пепел его сигареты сносили бешеные порывы ветра. Гримаса на лице этого господина безуспешно маскировалась под улыбку.

— Он так и называется? — спросил я, пытаясь перекричать удары молота в голове и шум машин. Когда я пытался разговаривать, боль становилась сильнее. А вместе с ней — и раздражение на случайного попутчика: этот незнакомец попросил у меня закурить, а потом привязался с нелепыми разговорами. Черт побери! Я проклинал свою нерешительность.

— Как? — спросил он, нахмурившись.

— Безымянный… город, — повторил я его же фразу, понимая, что действительно не знаю, куда попал. Мне предстояло провести здесь всего одну ночь, и человек, который указывал путь, не сообщил название.

— Ты не понимаешь.

Уголки его губ сползли вниз. Лицо незнакомца с самого начала напоминало мне маску — морщинистую личину, вырезанную из темного дерева, изображавшую, быть может, старого индейца. Только глубоко посаженные серые глаза — маленькие бильярдные шарики, каждый загнанный в свою лузу — выдавали в нем живого человека. Но когда он смотрел на меня, становилось неуютно. Где-то под кожей пробегал холод, совсем не от ветра: тот не мог забраться под мой плащ.

Я не понимал, почему еще не послал его подальше. Шел и слушал, как тот молотит свою чушь, и я едва понимал половину: меня не занимало ничего, кроме головной боли. Да, все дело в ней. Этот городской сумасшедший чувствовал мою беззащитность и не отставал.

— Это город без имени, — продолжал он, и по ноткам его голоса я понял: меня ждет какая-то религиозная чушь. С такой убежденностью, щедро сдобренной тягой к поучениям, со мной на улице говорили только сектанты. — Он никак не обозначен на карте. У него нет имени, одного-единственного названия, для каждого он свой. Город показывает то, что ты готов увидеть.

Че-тэ-дэ. Этот старик был не из пришибленных религией, но все же поехавший. Продираясь через боль и скепсис, который меня переполнил, я решил перевести его дурную фразу в шутку.

— Сейчас я готов увидеть аптеку, чтобы купить пачку кеторола. Надеюсь, город мне ее покажет.

На минуту мой спутник замолчал, выкинув окурок, и просто шел рядом. Даже его пружинистая походка могла насторожить: так ходят подростки. Может, он вообще моложе меня, а потрепанный вид из-за того, что торчок? Мне еще сильнее захотелось слиться.

Но город был действительно странным. Я пытался убедить себя с самого обеда, когда приехал сюда на автобусе из столицы, что это просто провинциальное местечко, где у людей свой говор — тут тянули слова, будто каждый слог — ириска, вяжущая рот; свои манеры, настороженность к чужим. И ведь остальное было привычным: те же магазины, те же машины, те же, в сущности, люди. Только они даже смотрели необычно, въедливо, задерживая на тебе взгляд — всего пара лишних секунд, но достаточно, чтобы напрячься. И новость об отсутствии названия действительно могла оказаться правдой.

Я свернул с проспекта, не предупредив незнакомца. Он последовал за мной.

— Ты видел сейчас, впереди, арку? Посреди дороги?

Я ее, конечно, заметил. И раньше сегодня видел такие же: порталы из камня, возведенные прямо на пешеходной части. Они все казались чужеродными, будто столетия назад здесь стояли здания, и потом время их не пощадило, стерев в пыль и оставив лишь эти бессмысленные своды. И вокруг уже росли современные девятиэтажки, но у градостроителей рука не поднялась снести памятники старины. Правда, табличек, которыми обычно снабжают такие монументы с вековой историей, я тоже не разглядел.

— Это уши города, — объяснил он. Вот так просто, как будто сообщал банальный факт: мол, да, это железнодорожная станция и через нее ходят поезда. Это продуктовый магазин, в нем можно купить хлеб. Эти арки — уши города.

Сообщение было столь нелепым, что я едва подавил в себе смех.

Разрази проклятье весь этот городишко, когда мне наконец встретится аптека?

— Некоторые люди понимают, какое имя они могли бы дать городу. Кем он для них стал? И если название нравится городу, он благодарит того, кто его придумал.

Туристический обычай? Что-то вроде бросания монеток на чижика-пыжика?

— Люди шепчут название в уши города. И если им повезет, они многое узнают о себе.

«Как минимум, почувствуют себя глупо», — проворчал я про себя.

— Этот город не то, что другие города, — продолжал в то же время старик, брызгая слюной от возбуждения. — Он живой, он может слышать, он мыслит. И видит сны. Город — это не просто дома или улицы, это скрытая за ними душа, единственное возможное тело для которой — сны.

— Что-что?

Я не заметил, когда мой собеседник переступил грань между глупой болтовней и бредом. А еще я понимал, что мы почти дошли до гостиницы, но мне нужно было найти лекарство, так что прогулка продолжалась. Только сейчас я догадался, что можно спросить прохожих об аптеке — но мы шли по узкой безлюдной улице. Наудачу я задал вопрос прицепившемуся старику, но тот сделал вид, что не услышал меня.

— Если городу понравилось то, что сказал человек, город видит его в своем сне. Это не то же, что человеку увидеть другого человека. Тут ты оказываешься в чужом сне со всеми потрохами… становишься его участником. Но это прекрасное волшебство. Потому что ты впервые видишь себя не таким, как всю жизнь о себе думал, ты становишься настоящим, стопроцентным собой. Город благодарит тебя этим знанием.

Настоящий я…

Наверное, я остался в родных местах, в квартире, с женой и детьми. Здесь все казалось призрачным, виделось как через пелену, будто у меня поднималась температура — но я напрасно щупал лоб, остававшийся сухим и едва теплым. Как мне ни хотелось провести выходные в привычной домашней суете, со всеми этими походами по зоопаркам, прогулками по ближайшим паркам, вечерней готовкой и прочим — пришлось ехать в командировку и застревать в этом чертовом городишке с сотней тысяч населения. Поездка на три дня. Потом — возвращаться в проклятый офис с девяти до шести, где проводишь дни без смысла, а по вечерам еле шевелишься, возясь по семейным делам.

Может, по-настоящему я и не хотел назад? Может, настоящий я — это не примерный семьянин, а, скажем, художник? Глупо, но мне захотелось шепнуть что-нибудь в эти каменные «уши». Почувствуй себя туристом, м? Раз уж фотоаппарат ты ни разу так и не расчехлил, хотя обещал супруге.

Мой спутник исчез. Так же бесцеремонно, как вцепился сначала: я углубился в мысли, а его просто не стало. Ушел, видимо, в ближайшую дверь. Я брел по узкой улочке, и выходы из нее виднелись слишком далеко, чтобы он успел до них добежать. Значит, нам было вправду по дороге, зря я на него грешил.

Аптека нашлась, когда я выбрался на проспект — за ближайшей же дверью справа. Поразительная удача: в ней мне и лекарство дали, и предложили воду из кулера. С благодарностью я осушил весь стаканчик мелкими ледяными глотками. Голова уже была готова лопнуть пополам.

Ветер не утихал, но я был даже рад ему. Одетый не по погоде в свитер и плащ, я почти уже взопрел, но прохладный воздух приятно освежал. Через пять минут прогулки удары в черепной коробке стали стихать.

Настоящий я, настоящий я. Об этом думает каждый, кому перевалило за тридцать, кто оглядывается на юношеские мечты и думает: где я оказался? А когда начинает цепляться за мнения других, все только рассыпается. Никто не понимает, почему ты так встревожен, ведь ты живешь не хуже других, зарабатываешь не хуже других, дома тебя ждут и любят. И в уме наступает разруха. Ты не понимаешь: то ли сам неблагодарный идиот, то ли мир тебе чего-то недодал.

Я засунул сигарету в сухие губы, к которым она приклеилась, и поджег. Горький табачный дым немного отрезвил меня — я рассмеялся. Повелся на разговоры сумасшедшего! Надо же.

Нужно было возвращаться к отелю, и я пошел по направлению к нему, сверившись с навигатором на телефоне.

В том городе, который стал конечным пунктом моей поездки — и в который я по стечению обстоятельств не смог очутиться сразу — жил клиент. Вернее, важный потенциальный партнер. И за каким-то чертом его не устраивало общение по скайпу, ему потребовалась живая встреча с представителем компании. Которым стал, конечно, я. Теперь мне нужно было еще раз отточить свою заготовленную речь, чтобы стать наиболее убедительным. Только пару месяцев назад я перелопатил груду книг по деловому общению и риторике, и вот он — момент истины. Время показать достижения.

Хотя мне никогда не нравилось разговаривать. И читать. Я ненавидел слова, но был вынужден работать с рекламой, с текстами, со слоганами. Дай мне волю, я бы лучше стал иллюстратором или, на худой конец, дизайнером. Но время, когда тебе еще все легко дается, когда ты прекрасно учишься, прошло: каракули, которые я чертил в скетчбуках, раздражали меня настолько, что я навсегда оставил эту затею.

Через пару десятков шагов я обнаружил, что ноги унесли от меня в другом направлении от гостиницы. Что за глупости? Эй, тело, мы с тобой о другом договаривались.

Я возвращался тем путем, которым только что шел к аптеке, по узкой темной улице с редкими фонарями. Коричневые деревянные двери казались просто декорацией: странно было представить, что за ними подъезды жилых домов. Хотя многие окна истекали красновато-желтым светом. С одной стороны — их жаркое сияние, с другой — холодное, бледно-зеленое свечение фонарей.

Вернувшись на широкую улицу, где незнакомец начинал мне толковать про город, я уже не медлил и не раздумывал, зачем бессознательно свернул сюда. Справа от меня возвышалась каменная арка.

Раньше я думал, что это реликт от здания, которое могло стоять здесь раньше. Теперь видел, что она была слишком неказистой: никакой архитекторской задумки, подбора материала — будто взятые у реки камни положили кое-как, на скорую руку, даже без симметрии, только скрепив между собой цементом. Это могли сделать десятилетние мальчишки от скуки. Странно, что ее сделали достопримечательностью — ее и еще несколько подобных. За последние несколько часов я видел издалека, как минимум, штук пять таких арок.

— Что за хрень, — сказал я вслух. Из-за того, что мне захотелось услышать свой голос, я понял, что храбрюсь. Желание чуда было не только тягуче-сладким, к нему примешался ужас.

Зря я убеждал себя, что переживать глупо. Даже если поверить старику — что уже казалось странным — у меня были невеликие шансы понравиться городу. Он хотел услышать имя, то, которое полюбит. А по моему сознанию блуждали перекати-поле.

Но, стоило мне остановиться, как за дело взялся автопилот. Ноги дошагали до монумента, а губы уже сами шептали… это мой голос?

«Ты город, в котором ночи чернее самой черноты».

Это пришло мне в голову еще пару часов назад, хотя я пропустил эту мысль, не остановился на ней. И вот она снова всплыла. Я вздохнул с облегчением. Теперь можно было вернуться в отель, будто ничего и не было.

Улица, на которой я стоял, не была тихой и пустынной. Просто раньше я будто и не замечал людей вокруг, которые, большинством поодиночке, брели навстречу или обгоняли меня. Теперь я обратил на них внимание и почувствовал себя неуютно. Мне показалось, что бородатый мужчина в очках ухмыльнулся, увидев, что я что-то говорю арке.

Еще дул все тот же ветер, гремя где-то железом. Я понял, что до сих пор держу в руке окурок, и кинул его в ближайшую урну — его снесло на асфальт.

Я развернулся, чтобы начать свой путь в реальный мир. Может, эти размышления и суеверный поступок правда зачем-то нужны? И ночью, во сне, я пойму, что мне делать со своей жизнью, чтобы стать счастливым?

Впереди меня шли трое парней в толстовках, накинув капюшоны на головы. Странно: на улице было тепло.

Спустя полминуты я понял, что с ними что-то не так. Вроде бы их фигуры не удалялись от меня, а приближались. Ступни… Да, эти люди шли ко мне. Им будто бы натянули капюшоны на лица… или свернули головы.

Я стал ледяным внутри. Или, вернее, обратился в снег, мокрый снег, готовый вот-вот обрушиться на землю: холод, окативший меня, пришел вместе с дурнотой.

Эти трое уверенно и быстро, будто в ускоренной съемке, прошли мимо меня. Одновременно с этим я понял, что ветер стих, и воздух вокруг меня уплотнился.

Вокруг стало безлюдно: по асфальту в неверном свете фонарей скользили только тени, а по проезжей части неслись мутные огоньки фар.

Отель, отель, отель. Мне нужно было попасть туда. Я сорвался с места и понесся по ближайшей улочке, все той же самой, пытаясь вложить все силы в бег. Я старался не смотреть вокруг, но не мог: даже на периферии копошились жуткие видения.

Свет фонарей стал красным. Стены домов искривились, то уходя внутрь, то выпячиваясь, и каменная толща колебалась, гоняя по себе волны. Я вспомнил, как мой первенец бил ногой изнутри живота своей матери.

Я сначала не заметил черные ручейки, исполосовавшие все под ногами. Мне это не показалось важным. Но потом я понял, что из концов водосточных труб, свесившихся к земле, текла темнота. Не жидкость, а воплощенный черный свет, в котором не отражались звезды.

Я быстро выдохся, уже на половине улочки согнувшись пополам. С трудом давался каждый метр.

Не решаясь открыть глаза — и все-таки подняв веки — я понял, что стою в луже, вытекшей из водостока. Из глотки вырвался невольный то ли вздох, то ли стон.

Может, стоит досмотреть этот сон до конца?

Чем дольше я держал взгляд на черном озерце, тем сложнее было его отвести. И темнота не переставала сочиться ручейком от дома, продолжая скользить по моим подошвам, подбираясь к другому ботинку. Я почувствовал, что должен наклониться к ней, почувствовать, какая она на ощупь.

Мои руки ничего не ощутили, будто схватили воздух. И только подняв ладони к глазам, я увидел, что на них осталась тягучая черная пленка. Я потер их друг от друга и провел ими по лицу, умываясь.

Теперь мои шаги обрели легкость. Я шел дальше. Если я стал персонажем — покажите мне все.

На этом проспекте тоже было безветрено. Беззвучно по тротуару шагали тени, и я завороженно смотрел на то, как они приближаются и удаляются… Видимо, живые люди проходили сквозь меня. Силуэты становились то короче, то длиннее, пропадая на неосвещенных участках и выныривая в скудных островках света, — некоторые плыли наполовину по выщербленным стенам домов.

Нет. Это были не настоящие люди. Теней становилось все больше и больше, и вот уже вереницы шли мимо меня, но я не мог ни прикоснуться к ним, ни услышать их голосов. А они — мой.

В остальном город казался вмиг опустевшим, но привычным. Рядом со мной, напротив аптеки — теперь в ее окнах было темно — стояла урна, а вокруг нее лежал в беспорядке мусор. Разобранная этажерка, плафон от люстры, разбитое зеркало, выпотрошенный монитор.

Я узнал их. Это вещи из моей комнаты.

Опустившись на корточки, я стал шарить в мешках: игрушки моих детей, косметика жены, страницы читанных книг, даже скомканные листки скетчбуков… я был здесь, в этом хламе. Мне показалось, что всю мою душу вывернули наизнанку и разбросали у мусорки.

Чем дольше я рылся в куче, тем больше находил: тетради с лекциями, пенал из первого класса в школе, наволочка от подушки, которую мне давала бабушка, когда я ночевал у них… Но мне не было приятно ворошить эту рухлядь. Омерзение подкатило к горлу.

Когда я сжал в руке плюшевого медведя из моего детства — грязно-желтого, с невинными черными глазами-бусинками, я ощутил, как чьи-то пальцы вцепились в мои плечи. Стальной хваткой меня вжали в асфальт: я все так же сидел, но чувствовал, что не могу пошевелиться. Слева и справа от меня тоже встали фигуры, но я не разглядел ничего, кроме краев темной ткани.

Правая рука человека сзади разжалась, но хватки левой вполне хватало, чтобы я окаменел. Я увидел, как его пальцы тянутся к осколку зеркала.

Мы купили его в прошлом году. Оно висело в прихожей, я иногда улыбался в нем своему отражению, подмигивал или говорил: «Хватит ныть, парень!»

Рука осторожно взяла осколок и развернула его ко мне. Я скосил к нему глаза и увидел за плечом чужое лицо… Нет, свое. Небритое, то самое, что я видел еще сегодня днем в туалете кафе.

Оно смеялось, оскалив зубы. Зрачки, казалось, заполнили всю радужку и уже почти вытекали из глазниц.

А потом я почувствовал холод у горла.

Оставив бесчувственное тело, я зашагал прочь, и оба спутника шли со мной. Я поднял ладони. На них была кровь только что живого человека.

Такова была цена. Теперь я дышал спертым воздухом непрекращающейся ночи и говорил с тенями. В моих жилах текла пустота.

Зато я останусь здесь.